Андрей Цыганов - Речь через завесу. Стихи

тут история страхом бледная
не выходит никак иначе.
но душа, воплотившись, бедная,
может стать под конец богаче.

и, бывает, свет с тьмой здесь сходится,
хоть глаза закрывай повязкой,
и такое в раздольях водится,
что и страшной не скажешь сказкой.

но какой же простор бескрайний,
и полями туман клубится…
пришлым тут не осилить тайны,
можно только, увы, родиться.

Ночь. Мечты. Начало века.
Бесконечность для тебя.
Взгляд луны на человека,
кошкой гладит теребя.

Плац и ордена в петличку.
Слышен дальний гул имен.
Эхо носит перекличку
зерен жерновов времен.

Свищет сотня за мосточком.
Речка. Ветер. Синагога.
Убегай отсюда дочка.
Здесь сейчас не будет Б-га.

Мост скрипит. И одиноко,
у обугленных стропил,
ворон с ветки щурит око
вдоль разрушенных могил.

Шестиконечная околица,
Два треугольника в пыли.
Пересекаются и сводятся
в одном народе две судьбы.

И до последнего не дышится
в пути по маленькой планете.
И в каждом шаге ясно слышится —
приносят камни на рассвете.

Что жизни путь и мера?
Кто судья? Планеты крутятся,
как прежде. Вон Венера.
И все вернулось на круги своя.

Звонарь прокашлялся.
Давно оттлел пожар.
На пепелище собирают кости.
Рубают борщ, печей дымится жар.

«Здесь ты любви не сыщешь», —
время поет навзрыд.
Третий не то, что лишний,
третий – вообще убит.

Тридцать седьмой, позорный,
ляжет родам в пример.
В галстуке, беспризорный,
шаркает пионер.

Когда раздастся звук набата,
перекрестится Божий люд.
И стройно бравые ребята
чеканить шаг опять пойдут.

Текут в безвестность эшелоны.
По перепонкам давит гул.
Уныло-серые вагоны
везут почетный караул.

На братской полке – все в могиле.
И чай на всех, и спирт один.
Одна судьба, одни родные,
и серый поезд всем един.

Одно на всех больное слово,
и песня выпета до дна.
Для черных всадников подковы.
И жизнь одна, и смерть одна.

Оставляя за пазухой опыт,
ежедневно себя теребя,
иссыхаешь под века топот,
изживаешь зверье из себя.

В шаг пойдешь по земле с одиночеством,
или счастье за руку возьмет,
но в конце, повинуясь пророчествам,
тебя смерть под уздцы поведет.

Скороговоркой повторять – люблю —
и тихо слушать слабое дыхание.
Я никого на свете не корю.
Благодарю за опыт и страдание.

Переосмыслив время наперед,
не обману твой бесподобный взор,
на горизонте ясен небосвод,
и на окне мороз растит узор.

Не придет конец повести.
Не мы начинали, не нам заканчивать.
По ошметкам порванной совести
долго-долго долги оплачивать.

Что посеяно, то и пожнется,
а потом превратится в труху.
Жерновам времен в мельницах
должно зерна молоть в муку.

метель.
давно ее не видел.
она выветривает сон.
слова,
наскальны в этом мире,
в них смысл часто изнесен.

я слышу,
всем дано по праву.
дано по милости и вере.
вот мне – по строчкам,
«Им» – по нраву,
и всем по чьей-то высшей мере.

да.
высшей меры не найти,
лишь получить ее возможно.
петлею быть совсем несложно.
намылить,
шею приручить.

исконно русское —
авось.
вдруг пронесет или просвищет.
душа не смысла —
жизни ищет,
и просит жизнь ее простить.

нет седины и ясности,
и отсутствует трезвость и мудрость.
отчего-то, застрявши в праздности,
чуешь неба ворот узость.

далеко за спиной, с севера,
облаков ветер тащит обод.
взор за этим следит рассеянно,
потому что пока молод.

пилигримы небес нижних
трансформируют вид ярко.
облака – изменение ближних.
пробивает до слез – жалко.

кожи лак, за года выцветший,
больно глаз неготовый режет.
как бы дух с оболочки вышедший,
слышит лестниц небес скрежет.

когда за окном выпадает снег
в неприспособленном городе,
находит тоска, и времени бег
прекращается, все замирает в холоде,
наступает локальный минимум
функции жизни, низшая точка,
где стихают все голоса, проступает
в виде локального апокалипсиса.

дома пыхтят отоплением, там
можно побыть в свету и согреться,
и никто не ходит по улицам,
только бы отсидеться,
переждать набухшую темноту.
вокруг проступают скрипы и шорохи, льды
сковывают ту, что была землей,
а теперь это снег, и зверей следы.

в той пустоте себе удивляешься,
становишься жемчужиной, зажатой в створках
квадрата комнаты, стачиваешься, округляешься
весь, и хоть неподатлива форма та,
куда захочешь перекатываешься
с погрешностью на пространство,
свои лета, и возникает потребность
завести собаку или кота.

допустим кот, породы придворной,
то есть, в сущности, неопределенной,
черной-серой окраски, два уха и хвост,
по колено, не выше, максимальный рост,
вальяжно, и даже фривольно везде гуляет,
точит когти о что попало, но
предпочитает корзину, ту
где лежит одеяло.

оккупировав тумбочку у батареи,
лежит царь двора в шкуре своей,
как в ливрее паж
пропускает вперед короля,
он требует того же и от тебя:
еды, игры и отглажки шерсти, недаром
глаз щурится с блеском черным овалом,
сонный комок сливается с одеялом.

в этом спокойствии есть божественное,
от природы что-то
необычайно естественное,
остальное не стоит внимания твоего,
потому как оставь тебя одного,
ты захочешь делать лишь то, что важно,
а, значит, приблизишься к верху даже,
если и шага не ступишь во двор.

в доме теперь нас двое,
независимые герои, в целом,
но, в частности, зависимость —
это привычка, от всего, что тебе
дорого лично, или близко,
и вот слышишь – мяу – да,
ты в правах божества, которое обычно
не слушают, но в нем есть нужда.

и так каждый день, приструнив время,
входишь в ритм, и кот твоей тенью
становится, чтобы быть рядом, когда
ты спишь, болен, весел, здоров, грустишь,
вся моя жизнь выскакивает из-за угла
и желает играть в догонялки,
подвязав себя, как игрушку к палке —
на веревочке белая мышь.