Пьер де Ронсар - О вечном. Избранная лирика

Пусть разлад уйдет с порога —
Впредь ни горесть ни тревога
Не преступят мой порог.
Близок срок или далек,
Не желая долголетья,
Знаю: должен умереть я.

Скука — в книге слишком длинной.
Жалок тот, кого в руины
Старость превратить смогла.
Как почую, что прошла
Юность, вмиг хотел бы кануть
В вечность, чтоб с тоски не вянуть.

Потому без перебоя
Лей в бокал вино хмельное,
Чтоб забылся сном разлад,
Что во мне яриться рад,
Душу бедную терзая,
Словно кролика борзая.

Ты думаешь, Обер, что галльская держава
Милее небесам монархии мид я н,
Державы эллинов, империи римл я н,
Лишь прах оставивших от мощи величавой?

И нашу мощь сотрет смерть по земному праву,
Как все живущее; забьет веков бурьян
Латинский ли стишок, французский ли роман;
Трудам людей терпеть от смерти век расправу.

О, быть бы зодчим я иль каменщиком рад,
Я наверху тогда украсил бы фасад
Клюкой почтенною, а не лопаткой скромной.

Всю жизнь строчить стихи — зачем мне этот дар,
Ведь сгинут вмиг, когда от Парки вероломной,
Что в грош не ставит Муз, постигнет нас удар?

Я жизнь свою провел, распутывая нить,
Связавшую в одно здоровье и недуги:
Здоровье нынче к нам заглянет на досуге,
А завтра ни за что его не заманить.
К подагре я почти привык за долгий век:
Все жилы вытянув, она дробит мне кости,
Пытаясь доказать в своей неправой злости,
Что лишь страдания достоин человек.
Тот — молод, этот — стар, конец для всех един,
Но, Бог мой, сколько он рождает опасений! —
Нам юность дорога, как свежий цвет весенний,
И веет холодом от старческих седин.
Цветенье юности подольше сохрани:
Соблазны и вино у мудрых не в почете,
Напрасно не терзай ни разума, ни плоти,
И под конец тебя вознаградят они.
Что смертный человек? — тускнеющая тень,
Не вечны мы, пойми ты истину простую,
И если молодость растрачена впустую,
Увянет жизнь твоя, как роза в жаркий день.

Я высох до костей. К порогу тьмы и хлада
Я приближаюсь глух, изглодан, черен, слаб,
И смерть уже меня не выпустит из лап.
Я страшен сам себе, как выходец из ада.

Поэзия лгала! Душа бы верить рада,
Но не спасут меня ни Феб, ни Эскулап.
Прощай, светило дня! Болящей плоти раб,
Иду в ужасный мир всеобщего распада.

Когда заходит друг, сквозь слезы смотрит он,
Как уничтожен я, во что я превращен,
Он что-то шепчет мне, лицо мое целуя,

Стараясь тихо снять слезу с моей щеки.
Друзья, любимые, прощайте, старики!
Я буду первый там, и место вам займу я.

Пора оставить все: дома, поля, сады,
Сосуд, расписанный тобой до середины, —
Так некогда напев прощальный, лебединый
Звучал над берегом Меандра, у воды.

Окончен долгий век, завершены труды,
Пером давно свои прославил я седины,
Пусть ввысь оно летит, как знак, для всех единый,
Прочь от людей, что так бессмысленно горды.

Блажен, кто не рожден, но во сто крат блаженней,
Кто снова стал ничем в кругу преображений,
Но всех блаженнее возлюбленный Христом:

Оставив тлеть внизу наскучившее тело, —
А прежде им Судьба играла как хотела! —
Он новым ангелом парит в раю святом.

А что такое смерть? Такое ль это зло,
Как всем нам кажется? Быть может, умирая,
В последний, горький час, дошедшему до края,
Как в первый час пути — совсем не тяжело?

Но ты пойми — не быть! Утратить свет, тепло,
Когда порвется нить и бледность гробовая
По членам побежит, все чувства обрывая, —
Когда желания уйдут, как все ушло.

И ни питий, ни яств! Ну да, и что ж такого?
Лишь тело просит есть, еда — его основа,
Она ему нужна для поддержанья сил.

А дух не ест, не пьет. Но смех, любовь и ласки?
Венеры сладкий зов? Не трать слова и краски,
На что любовь тому, кто умер и остыл?

Я к старости клонюсь, вы постарели тоже.
А если бы нам слить две старости в одну
И зиму превратить — как сможем — в ту весну,
Которая спасет от холода и дрожи?

Ведь старый человек на много лет моложе,
Когда не хочет быть у старости в плену,
Он этим придает всем чувствам новизну,
Он бодр, он как змея в блестящей новой коже.

К чему вам этот грим — вас только портит он,
Вы не обманете бегущих дней закон.
Уже не округлить вам ног, сухих, как палки,

Не сделать крепкой грудь и сладостной, как плод.
Но время — дайте срок! — личину с вас сорвет,
И лебедь белая взлетит из черной галки.

В элегии должно быть тридцать — сорок строк,
Не более, чтоб ты читателя не мог,
Увлекшись болтовней, топить в словесном море,
Поэтому держи язык свой на запоре.
Читатель знающий воспрезирает вмиг.
Ты с первой же строки вводи нас прямо в дело
И в мысли точен будь, а если подоспело
Сравненье редкое иль образ, ну, тогда
Украсить ими стих — невелика беда.
Но строчки две — и все! Сюжет веди построже, —
Пусть не торопится, но и не медлит тоже.
Будь прост, и зазвучит, отточенно-легка,
Как острый афоризм, последняя строка…

Вон из книг моих, Гревен!
Ты подался в Кальвинисты,
Ты отныне мной презрен
(А точнее — в Атеисты),
И чернит твое вранье
Имя доброе мое,
То, которое когда-то
Славил ты витиевато, —
Я отступникам не брат!
Да и ты, кто невпопад
Назван был Христианином,
Но уставам чужд старинным,
Прекрати свой злобный лай,
Мне напастей не желай,
Не беснуйся ты впустую,
Церковь не хули святую,
Не порочь изо всех сил
Тех, кто так тебя любил.
О безмозглые поэты,
Бросьте гнусные наветы,
Иль мой кухонный мужик
Вам ответит напрямик,
Без учтивости и лести,
Да и в том вам много чести!

Здесь погребен Ронсар. Камен заставил он
Прийти во Францию, покинув Геликон.
За Фебом шествовал он с лирой дерзновенной.
Но одержала смерть победу над Каменой.
Жестокой участи он избежать не мог.
Земля покоит прах, а душу принял Бог.