Джакомо Леопарди - Бесконечность

Порою снова предо мной всплывает

Твой лик, Аспазия. То мимолетный –

Как молния из грозовых небес –

Сверкнет среди толпы, то средь лугов

При свете дня, при звездах ли безмолвных,

Из музыки тишайшей вырастая,

Душе испуганной предстанет вдруг

Видением надменным, столь любимым

Когда-то, радостью моей, о небо,

Мучением моих прошедших дней.

Лишь только ветер мне с лугов душистых

Приносит запах трав – или цветов

С балконов тесных улиц – и тотчас же

Тебя, Аспазия, я вижу снова,

В просторной комнате, дыханьем примул

Наполненной – когда в лиловом платье

Ты, ангельский свой стан полусклонив,

Среди сияющих мехов, дыша

Соблазном, поцелуи раздавала

Твоим малюткам, белоснежной шеей

Тянулась к ним, легчайшею рукой

К груди желанной прижимая. Новой

Землей и небом новым представала

Ты мне тогда. Но, хоть и не совсем

Врасплох застав, успела нанести

Такую рану, что едва ль не воя,

Я проходил с ней два почти что года.

Лучом божественным мне красота

Твоя казалась, донна. Так созвучья

Прекрасной музыки нам открывают

Элизиума тайны. Смертный так

Любуется созданием мечты

Своей, что олимпийских совершенств

Явилось отраженьем и однако ж

Всем – ликом, речью и повадкой – ту

Живую женщину напоминает,

Которой очарован он и мнит,

Что любит. Но, в объятья заключив

Земную, эту, он о той, бесплотной

Вздыхает, и, заметив наконец

Подмену, в раздражении своем,

Подругу склонен осуждать за то,

Что с образом небесным не по силам

Соперничать ей. Женщина не знает,

Что красота ее внушить способна

Возвышенным умам. Увы, напрасно

Обманутый влюбленный ожидает

Чудесных откровений, чувств глубоких,

Неведомых еще, от той, что ниже

Его во всем: коль плоть ее слаба

И ум – откуда сильной быть душе?

И ты себе представить не могла бы,

Аспазия, что сердцу моему

Внушал твой образ некогда. Что знаешь

Ты о любви безмерной, о тоске

Моей, о том восторге и смятенье?

И не узнаешь никогда. Так, верно,

Певец иль музыкант не сознает,

Что голосом своим или перстами

Творит с душой внимающей. Но та

Аспазия, которую любил я,

Теперь мертва. Ту, что была когда-то

Всей жизнью для меня, не воскресить.

Лишь призрак дорогой, еще бывает,

На миг вернется и уйдет. А ты –

Жива и до сих пор прекрасна – всех

Других прекрасней, может. Но огонь,

Тобой рожденный, отпылав, погас.

Я не тебя любил, но ту, другую,

Жизнь сердца, что теперь плитой надгробной

В нем стала. Не тебя – ее так долго

Боготворил и красоту ее

Небесную искал в твоих глазах,

И, с самого начала разгадав

Тебя, твои уловки и обманы,

Всё ж за тобою следовал покорно,

Не обольщаясь, но терпя свой плен,

Суровый, долгий, только для того,

Чтоб дивное то сходство наблюдать.

Хвались теперь, рассказывай, что ты –

Единственная среди всех, пред кем

Я гордой головой клонился, сердцем

Неукротимым. Первой ты была –

Надеюсь и последней – перед кем я

Взор опускал, дрожал – теперь и вспомнить

Мне странно, – и потерянный, любое

Желание твое, и каждый жест,

И слово каждое ловил; бледнел,

Когда не в духе ты, при первом знаке

Благоприятном ликовал, при взгляде

Любом в лице менялся. Но прошло

Очарованье, и, разбившись, пали

Оковы. – Радуюсь. И после рабства

И наважденья долгого готов

Вновь быть благоразумным и свободным.

И скуки не боюсь. Ведь если жизнь

Без чувств, иллюзий, милых заблуждений –

Есть ночь беззвездная, почти зима,

То мне пред ней достаточно того

Простого утешенья, мести той,

Что ныне, праздный, лежа среди трав,

Я землю, небо, горизонт морской

С улыбкой созерцаю – и спокоен.

Теперь уснешь навеки,

Сердце. Все. Погиб обман последний,

Который вечным был в моем сознанье.

На милые обманы

Надежд не стало, и прошло желанье.

Теперь усни. Металось

Ты слишком долго. Здесь ничто не стоит

Твоих движений. И не стоит вздохов

Земля. Тоска и горечь –

Жизнь – больше ничего. И грязь – дорога.

Спи. Отдыхай. Отчайся

В последний раз. Нам не дано иного,

Как умереть и как презреть в молчанье

Себя, природу, злого

Начала власть, не терпящего счастья,

И бесконечную тщету земного.

Но люди более возлюбили тьму, нежели свет.

Здесь, на бесплодных склонах

Огромного вулкана,

Везувия-убийцы –

Где ни деревьев, ни иных цветов –

Ты разбросал соцветия свои,

Благоуханный дрок, цветок пустыни.

Среди безлюдных улиц

Столицы древней, что когда-то смертным

Царицей мира мнилась,

В мысль о веках минувших погружен,

Я прежде замечал тебя. И ныне

Встречаю снова. Ты – насельник давний

Печальных этих мест, о древней славе

Молчащих. Эти склоны,

Что пеплом и окаменевшей лавой

Покрыты как броней,

Где гулки все шаги, где свившись в кольца,

Дремлет змея и кролик

Дрожит в своей пещерке под землей –

Когда-то были пашнями, звенели

Колосьями и оглашались томным

Мычаньем стад. Тенистые сады

Вкруг пышных вилл пестрели

И странников в свою манили сень,

И города соревновались в славе –

Как вдруг дыханьем огненным вулкан

Надменный, словно молнией, в момент

Их ввергнул в прах со всеми, кто дерзнул

Там жить. С тех пор руины

Кругом – на них ты вырос, милый цвет,

И в память той беды и в утешенье

Пустыне сей твой тонкий аромат

Восходит к небу. Вот бы заглянул

Сюда один из тех, что восхвалять

Привыкли человеческий удел:

Так

добрая природа

С венцом творенья обошлась – так просто

Ей было – словно повести плечом –

Отчасти сокрушить его и после,

Чуть большее усилье приложив,

Стереть с лица земли.

Где зрим еще ясней,

Как судьбы человечества прекрасны,

Как путь его чем дальше, тем светлей?