Омар Хайям - Другой Хайям

Каким бы я ни шел путем,
меня Твоих ловушек вероломство
повсюду поджидает,
и тот, кто волю над собой
дает беспечности лукавой,
в их сети непременно попадает.
В противоречиях несовместимых,
огню и льду подобных,
Ты нам Себя являешь
и всем на свете своевольно правишь.
При этом Ты меня
мятежником считаешь?

Когда преступно я ишачу,
тяжелой головы не поднимая,
скажи, где на мольбы мои ответ?
Когда на сердце сходит мрак кромешный,
скажи мне, милостивый, где Твой свет?
Вознаграждает небо послушанье
и прославляют все миры
награду, заработанную честно.
Но где же милости бесплатные дары?

О, знающий все тайны мирозданья
и сообщающий творенью живость,
на помощь всякой плоти Ты приходишь,
когда Тебя зовет ее нужда.
Даруй моей душе раскаянье,
а сердцу – исцеляющую милость!
Ты властен все грехи простить —
и властен покарать ничтожного раба.

И жизнь, и смерть, и их причины
в одной Твоей лишь власти пребывают.
Ты бережно хранишь изорванный халат,
который люди небом называют.
Скажи, о всемогущий Господин!
Могу ли я, ничтожный раб,
закон Твой преступить?
И кто вообще изволил согрешить,
когда Ты сам создал меня из глины
и приказал самим собою быть?

Вчера в квартале гончаров я вечером гулял
и вышел на огромный ряд горшков —
не менее двух тысяч насчитал.
Один из них, владевший даром речи,
всех удивил внезапным красноречьем:
– Друзья мои,
вопрос меня смущает!
Кто создал нас,
кто продает,
кто покупает?

Похоже, лунный всадник
стремит коня на всем скаку
к пределам Рамазана [24].
На шею жеребца горячего желанья
опять набросят строгую узду.
Но перед тем как огласят конец Шабана [25],
и Рамазан потребует положенную мзду,
я сладкого вина напьюсь
и на парах его хмельных
в последний день поста
легко перенесусь!

Во всем огромном мудром мире
нет ничего ценнее этой чаши,
что нас склоняет к сотням поцелуев.
И все же, почему наш Мастер несравненный
из грубых, ненадежных элементов
свои изделья делает все краше?
Неужто для того, чтобы, упав на землю,
они рассыпались на тысячи фрагментов?

Когда гончар свои изделья создает —
кувшины и горшки – из глины молчаливой,
а пьяница рукою нечестивой
о пол таверны их с размаху бьет,
Мать-глина вечные вопросы задает:
кого изготовлением сосудов прославляют?
Кого их разрушеньем проклинают?

Поскольку наш Хранитель подобрал
все наши склонности и свойства,
не значит ли, что в заданный порядок
Он сам привносит неустройство?
– Зачем Он лучшие творенья разрушает? —
мы вопрошаем боязливо.
– В чем виноват какой-то глиняный кувшин?
В том, что поставлен криво?

Хотя огромным испытаньем
для нас окажется Последний Суд,
и грозный Судия, как говорят,
весьма горяч и крут,
бояться нет причин:
вердикт поручат огласить Добру,
оно же никогда не сопричастно Злу.

Когда по воле Божьей, наконец,
придет пора уйти поэту,
и все, чем я являюсь в здешнем мире,
четыре ветра разнесут по белу свету,
да будет слеплен из меня
вместительный кувшин,
чтоб вещество мое всецело пропиталось
букетом редких, драгоценных вин.

Когда судьба меня затопчет в землю вдруг
и отсечет надежды корень безвозвратно,
друзья мои, сойдитесь в тесный круг
и сделайте из праха моего простой кувшин
для влаги ароматной.

Вот наступил Шавваль [26],
что следует за Рамазаном.
Приветствуй месяц радости и лютни,
и благозвучных песнопений
на собранье званом!
Все бурдюки набухли от вина
и, громко булькая, кричат наперебой:
– Смотрите, вон носильщики идут
и нас на праздник заберут с собой!

Когда я смертью буду взят,
мой тленный труп вином омой
и под напевы пьяных песен
предай его земле сырой.
А если в Судный день со страху
захочешь повидать меня,
копай у входа в наш кабак —
там встречу я тебя.

Лелей меня вином,
пои меня его пьянящей сутью
из чаши золотой:
пускай рубиновым огнем
заполыхают щеки восковые.
Когда же я умру,
вина божественною влагой
мой бренный труп омой
и из лозы его родной
сплети носилки гробовые.

Какое наслажденье пить доброе вино!
Пусть этим ароматом нежным
пропахнет воздух над моей могилой.
Когда же мимо шагом безмятежным
пройдет вина ценитель рьяный,
он остановится, вдохнет —
и наземь свалится, мертвецки пьяный!

Когда-то, много лет тому назад,
тянулся я к молитвам и постам,
прельщенный славой благородной.
Могу поклясться, что душой свободной
я Богу предан был
и чтил обет священный!
Увы, в который раз
подверглась поруганью чистота!
Всего один глоток вина проникновенный
разрушил до конца
мой подвиг несравненный.

Пусть репутация моя
вином разрушена до основанья,
я от него не откажусь
вплоть до последнего дыханья,
хотя порой меня вопрос
до глубины души терзает:
«Что равноценное Вину
на деньги от его продажи
мой винодел приобретает?»

Увы мне!
Книга подвигов юнца прочитана до корки.
Ее не перелистывать мне снова.
Зеленые луга, раздевшись догола,
ждут – не дождутся снежного покрова.
А птицы юности веселою гурьбой,
смеясь и хохоча, все разом улетели:
стремительные дни в их обществе игривом
так незаметно замолчали вдруг,
когда свое отпели.