Антонио Нобре - Мельник ностальгии (сборник)

Как будто Богоматери шаги!

«Сеньора Свет»! «Бежим искуса»!

Маяк, похоже [15]…

«Святая Матерь Иисуса»!

Сияет тоже!

«День всех святых»!
«Мария Мадалена»!

Орлы летают, в далях золотых
Часовни высятся – то вздыбленная пена…

«Сеньор и Покровитель моряков»!
«Сеньора удручённых»!

Всё те же шкиперы средь пенных гребешков:
Бернардо Силва Мар [1]немолод, но силён,
А сыновья среди сетей кручёных —
Вáско да Гамы будущих времён…

«Страдания святого Себастьяна»!
«Крылами Ангел осенит»!
«Святая Анна»!
«Нас Бог хранит»!
«Уходим с миром»!
Челны, вас Бог хранит!
Идите с миром!

Сегодня в море Зе [2], ветрами продублённый,
На той же лодке братья Ремелгадуш, ворчуны,
А волны лепят на воде цветок зелёный,
И пишут на цветке, как перьями, челны:
«Войска и знаменитые бароны…» [16]

Последний чёлн идёт!
Он догоняет те, ушедшие вперёд….
Как он летит, по ветру птицею гоним:

«Уходим с Богом»!

Идите лодки с Богом и вернитесь с Ним,
Ведомые Христом по гибельным дорогам…

Прощайте!

Ну, слушай, Жорж, я покажу мою страну
Паломничеств и шествий!
Марии наши! взгляд – и ты уже в плену!
Ах, Боже упаси от пущих сумасшествий:
Карамба! я сейчас их просто ущипну!
Их станы схожи с лавкой ювелира [17],
Манелов [18]лица вожделенье выдают!
На них сокровища бухарского эмира:
Тридцать монет на пальцах – руки в кольцах,
А грудь – для тридцати златых сердец приют!
Шнуры на шее, уши в серьгах-колокольцах!
Пойдём же! Ты – Манел, виола на груди,
Фанданго заиграй!
Целуй, им нравится, прижми смелей к груди,
Любую выбирай!
Снимаем шляпы!
Вот процессия, молчите!

И балдахин плывёт под треск ракет,
Смуглы и благородны кавалеры в свите,
Идут, за шнур держась, и каждый разодет.
Носилки высоки, украшены изрядно,
Мне Башнями Давида кажутся они!
Мария Долороза так нарядна!
А управитель праздника за шествием следит.
Смотри, грустят Мария и Господь одни:
Марии смутен взгляд: куда она глядит?
Вот ангелочки впереди!
И ходят-то с трудом!
Три годика всего, чуть только от груди!
Невидимые руки понесут их вдаль,
Так каждый человек своей судьбой ведом.

Проходит в звёздах Ночь: и бархат, и хрусталь,
(Как Та, что некогда легла над Иудеей).
Вот – Солнце: жгучие глаза растопят лёд!
Вот – полная Луна идёт аллеей!
И лунный свет из глаз подобен серебру.
И Кости та, вдали, Игральные [19]несёт,
Но потеряет всё, начав игру.
Несёт Венец Терновый с нежною улыбкой
Дитя, и нет шипов у этого цветка.
А эта светится красой, живой и зыбкой,
Ах, Губка с Желчью у неё горька!
Но нет: её рука желчь обращает в мёд!
И пчёлы вьются перед ней….

А вот с Копьём в руке в процессии идёт
Одетый стражником, и кровь блестит на стали,
И кровь с той Пятницы на стали не тускней…
Вот и последний: Саван… Видишь, дале —
Христово Тело, всё в крови от ран глубоких,
От крови странно рдеет, словно
Закат на море средь утёсов одиноких…
По Португалии Его несут любовно!
Смотреть на это больно: грусть и свет…
Какие раны! А зловонья нет…

Процессия проходит, а гулянье длится.
Народ одет и празднично, и скромно.
Какой прилив людей! Сияющие лица!
И струны северных виол рыдают томно,
То душ их фадо, набожных и нежных.

На шляпах – символ Торжества Святого.

Опаловая пыль на фоне тростников…
Царит Христос во Славе в небесах безбрежных
В сиянье ореола золотого!
Взывают трубы: будет бой быков!
Идут тореро и ведут быков коровы [20].

А выкрики вокруг: Подарки и обновы!
Бисквит от Маргариды! Чудные гитары!
А вот – для ваших деток карамели!
Зелёное вино – вас ждут кафе и бары!

Чахоточный, у двери дома на постели,
Взгляд из Другого Мира – испускает дух,
А внучка веточкой лавровой машет:
От умирающего отгоняет мух.

Могильщик между девушек весёлых пляшет.
Вот, выкрики слепого – Худого паренька с одной серьгой:
«Несчастней нет слепого!»
А этот, с искалеченной ногой!
Зловоние… Скитается без крова…
А тот, вдали, что прислонился к дверке, —
Сплошная рана, хуже не бывает.
Ступни, все в язвах, он пристроил на фанерке.
Цветенье рака: солнце раздувает,
Гангрена гасит. Жорж! Какая странная гвоздика…

Гвоздики – прелесть – чтоб носить их в бутоньерке!

О, георгины гноя, Иов – в пароксизме крика!
Чахоточные, карлики, страдальцы!
В горячке белой, в язвах, в чёрной яме слепоты!
Распухшие ревматики – негнущиеся пальцы!
А может, их сердца – прекрасные цветы!
А вот – нагой в разорванных гамашах.
Визгливые литании кликуш…
Все просят милостыню ради душ Усопших наших.
Зловонье! Униженья нет страшней!
Отверженных и прокажённых рать…

Вы, живописцы странной родины моей,
Что ж не приходите её нарисовать?

Химера, Тень, о ты, парящая в эфире,
Не знаю, где, но ждёшь меня ты в этом мире,
Та, что нежнее кружев Валансьена,
Под белыми покровами, как пена,
У ног священника зардевшись от стыда,
Однажды скажет мне тихонько: «Да!»
И будет ростом – Башнею Давида,
И не теряя женственного вида,
Предстанет чёрным тополем, увитым
Лозой с листом блестящим, глянцевитым,
И будут локоны кистями винограда,
Черны, как плащ вдовы, как горькая утрата.
И будет шпаге та рука подобна,
Что снег белейший пристыдить способна,
И пальцы дивные – острей кинжала,
Веретена серебряное жало.
И будут груди – гнёздами – ларцами,
Где спят мечты пушистыми птенцами,
И будет рот, как яблоко граната,
И стан воздушный – лунная соната,
Он невесом как сон, летящий снег,
Как облакам пригрезившийся бег.
И на неё взглянув восторженно – несмело,
Я вспомню горных коз на Серра-да-Эштрела…
И будет так она естественна, как травы,
Как горных горлиц в небе утреннем забавы,
И будет доброты невиданной, небесной,
И будет искренней, как радость в день воскресный,
И воспоёт её вечерний соловей,
И дальний благовест невидимых церквей,
И будет свет струить всечасно сердце в ней,
И будет лилии и льна оно белей,
Что бабушка пряла на пряслице хрустальном…
И снег, и белые цветы на платье бальном,
И мельника мука, и самый свет Луны
В сравненьи с сердцем девственным – черны!