Сергей Бобров - Сборник: стихи и письма

Тут много, очень много дефектов, но все-таки мне они нравятся. Хотя лучше всего написать их сначала, снова.

Ну пока до свидания. Я надеюсь, что мы с Вами скоро увидимся.

Ваш С.Бобров.

P.S. Борис Николаевич! Что, согласился Ликиардопуло меняться с «Шахматным обозрением»? Мне ужасно хочется иметь «Весы». Ведь я ни Вашего «Серебряного голубя» не читал, ни «Подвигов Александра» — ничего {91} .

Получили ли Вы № «Шахматного обозрения» с некрологом Вашего отца? Я вам его послал {92} .

С.Бобров.

2.1Х.<1>909 Москва

Дорогой Борис Николаевич!

Сегодня утром я был у Эллиса — всего две-три минуты, так как он очень поздно лег и страшно хотел спать, и он мне сказал, что наверно устроит, чтобы мои стихи были напечатаны в сентябрьском N? «Весов». Сначала он меня очень испугал, сказав, что сентябрьский № уже занят, но потом вспомнил, что занят августовский, который еще не выходил, а не сентябрьский. Так что я теперь немного успокоился — хотя все же не совсем. Право — Борис Николаевич — у меня есть основания трепетать и ужасаться — я Вам про них говорил в прошлом письме и вчера (т.е. собственно третьего дня — сегодня 3-е — я начал письмо к Вам вчера, но не мог кончить, т.к. очень устал), когда был у Вас.

Я очень прошу Вас извинить меня за мое прошлое посещение! Я хорошо понимаю Ваше негодование — я очень остро его понимаю, но и Вы (я очень прошу Вас об этом) должны чуть-чуть понять меня. Когда я пришел к Вам узнать, приняты ли мои стихи в «Весы» — уверяю Вас — это не так уж было похоже на тетюшинского обывателя, который идет купить ситцу на кофточку свояченице — в аптеку... Во-первых, я думал, что в «Весах» уже было заседание комитета — на котором должны были присутствовать и вы, а во-вторых — самое главное то, что стихи, строго говоря, были для меня лишь предлогом, чтобы увидеть Вас. Вы мне сказали тогда у Эллиса, что я могу прийти к Вам — именно на этой неделе — но явиться к Вам просто «в гости» мне казалось уж очень неловким. Вы не знаете, Борис Николаевич, как я ценю минуты, проведенные в Вашем обществе! Для меня — каждое Ваше мнение — слово — это драгоценность. Я надеюсь — Вы поверите мне! — когда Вы мне третьего дня сказали:

— ...Но во всяком случае — раз навсегда я Вам скажу — у Вас есть талант, — Вы не можете себе представить, как я был Вам признателен и как горд! Ведь все, что есть у меня — душу, мои крошечные знания, время и жалкие гроши, что я зарабатываю — я отдаю, я несу, весь трепеща от радости — этому странному богу «с узкими глазами» — Поэзии! Для меня это единственная цель — и единственное средство жить, — я не знаю, чем жил бы я, если бы не было этого бога. И в глубине души чувствуешь, что не может быть ничем — слишком много энергии вложено сюда. А энергия ведь не может пропасть. И тем ужаснее для меня, что мне некому отдать то, что я делаю! Ведь это не пустячки, Борис Николаевич, это истинная трагедия. Вы мне говорили:

— Все мы никому не нужны и все нужны...

Может быть. Да ведь пока-то, сейчас — что же делать? Вот слушайте: я ходил к Брюсову, к Вам, посылал стихи в «Остров», в «Золотое Руно», в «Весы», в «Северное сияние», в «Образование», в «Современный мир», в «Журнал для всех»... еще десяток изданий можно насчитать — и что же — только Вы откликнулись! Брюсов говорит: мне некогда, Гумилев говорит, что ему «кажется, что мое творчество не имеет внутренних мотивов для своего существования», «Золотое Руно», что у моей поэзии «своего лика нет», остальные просто бросают в корзину, «без объявления причин» и восклицают, по Чехову:

«— Опять этот сукин сын чепуху написал!» {93}

Что же делать? Брать веревку и вешаться? Ведь и глас народа — глас Божий! ясно, что я никуда не гожусь. И кричишь, как Лесковский поп:

— Куда деться? Куда деваться? {94}

Ведь я — стыдно признаться — в «Сатирикон» стихи посылал! Но и там, и в «Острове» предпочитают мне г.Потемкина. Ведь это оскорбление, Борис Николаевич!

Вы мне прошлый раз говорили (до сих пор мое сердце дрожит от радости — я всегда Вам буду за это благодарен!):

— Ведь я люблю Ваши стихи!

Я Вам бесконечно благодарен за это! Поверьте мне, Бога ради, Борис Николаевич! Я хотел бы Вам писать своими слезами...

Но ведь вот двое: Вы и Эллис могут «без скуки» читать мои стихи. Потому-то я так и надоедаю Вам обоим своими произведениями, письмами и посещениями. Не к кому пойти, некому сказать даже такую маленькую фразу: «как прелестен «Fin de journée» Бодлэра!» {95} Вы простите меня, Борис Николаевич, за мои длиннейшие послания и посещения, но поймите меня, я делаю это только потому, что искренно люблю Вас, и как Б.Н.Бугаева, и как Андрея Белого.

Я ужасно разнервничался у Вас прошлый раз — но я ужасно издергался за последние дни, ожидая «да» или «нет» из «Весов». И к тому же я (с больной ногой) бежал к Вам от Казанского вокзала, все время думая, что придется от Вас уйти ни с чем. Вбежал в подъезд, бегу что есть сил наверх — в верхний этаж — о, ужас — на двери какой-то «М.Гальцер» или «Мальцер». Голова закружилась — сбегаю вниз — швейцар говорит, что Вы теперь в № 5-м. Бегу туда — отворяют — дома. И вдруг — ведь это ужасно — Вы говорите, что не можете меня принять! Я хотел сдержаться, ничего не говорить и поскорей убежать. Если бы я ничего не говорил, то Вы, вероятно, и не заметили бы, что у меня на душе все прыгает и мечется, что в голове все перепуталось! Но я не мог! — Борис Николаевич — уверяю Вас! Вы не представляете себе, что я пережил. Когда Вы вышли достать мне воды, я подошел к Вашему шкапу, прижимая платок ко лбу — посмотрел — увидел «Стихи о современности» (почему-то в голову пришла дикая мысль, что у меня этой книги нет), я мог только шептать: «Боже мой! Боже мой!» Ничего в душе не осталось. Вы мне говорите, что Вы не можете быть сразу и «техником», и писателем, и критиком, и поэтом, и т.д. и т.д. — говорите об отношении общества, — ведь все это я понимаю очень-очень хорошо, но все-таки, но все-таки — наступит угрюмый октябрь и я опять притащусь к Вам, надеясь, что Вы позабудете на полчаса об «отношении общества». Но все же — оно ужасно. Уже я, поэт малюсенький, захудалый декадентишка, и меня люди почти со мной не знакомые считают возможным и нужным за это ужасно оскорблять. Что на Вас они ополчаются — это не диво — Вы — сила, но я? И тут приходишь к старому выводу — обществу Искусство не нужно и противно. Где-то — у психолога В.Джсмса сказано: «Все узкие люди обносят окопами свое я и отвлекают его от области того, чем просто завладеть не могут. Люди, которые на них не похожи или к ним относятся без уважения, — люди не доступные их влиянию — оказываются в их глазах субъектами, к самому существованию которых они относятся с холодным отрицанием, если не с положительной ненавистью...» {96} .