Гамзат Цадаса - Мудрость

Не все друзья верны, – хвалить иных нельзя,
Когда твои дела прекрасны, на обед
Они к тебе толпою сбегутся, лебезя,
Когда ж карман дыряв, – глядишь, – их нет,
как нет.

Ты с книгою дружи, чьи щедрые листы
Ждут взгляда твоего. Она всегда верна.
Пусть ты богат, как хан, пусть без копейки
ты, —
Не станет изменять, не подведет она.

Прилежнее склонись челом к страницам книг,
Где каждая строка мед мудрости таит.
Будь жаден к знаньям, сын! Знай: ты не все
постиг, —
Лишь черпая из них, твой разум будет сыт.

Оружье это ты не выпускай из рук.
Брани его иль нет, – надежен друг такой.
В обиде на тебя не будет этот друг.
Хоть бросишь ты его, в сердцах махнув
рукой.

Будь знанья кунаком. Богат его очаг,
Щедры его дары, густы его сады.
А ты – желанный гость в цветущих тех
садах:
Иди и собирай румяные плоды.

Ты книге поверяй свои мечты и жизнь.
Знай: в сердце, не спросясь, врывается поэт.
Ты всем, что на душе, с поэзией делись:
В ее улыбке ты на все найдешь ответ.

«Кровь нигде не высыхает,
Долг нигде не пропадет», —
Поговорка не смолкает,
Поедает наш народ!

«Если ты свернешь с дороги,
Родовую месть презрев, —
Уноси отсюда ноги, —
Ждут тебя и смех и гнев.

Если, кем-нибудь обижен,
Ты смолчать решил на грех,
Презираем и унижен
Станешь ты потом для всех».

Дикий, зверский тот обычай
Глупо доблестью зовут.
С удальством, с упрямством
бычьим
Над людьми свершают суд.

В Харачи я был, мой милый,
На кладбище бросил взгляд.
Там, в безвременных могилах,
Все убитые лежат.

Тех, что умерли в постели,
Нет почти совсем средь них,
Семьи все осиротели
От кинжалов родовых.

Двое спорят, по досаде
Слово за слово зайдет.
И один уже в засаде,
За кинжал схватившись, ждет.

Упадет седло с балкона,
Друг прошел, – не обессудь!
И кинжалом обнаженным
Оскорбленный тычет в грудь.

…Харачи высокогорный,
Хорошо здесь, лучше – нет.
Воздух чист, ручьи проворны
И целебен солнца свет.

Здесь, на спинах Арактау,
Пуповина Койсубу.
Там речушка протоптала
Средь камней свою тропу.

Там Хиндатль зеленый рядом,
Шелестят весной сады.
Все там есть, что людям надо:
Сыр, и масло, и плоды,

Пашни там – вблизи аула,
И, лаская взор людской,
Там сосна к скале прильнула,
Там – берез шатер сквозной.

Там бы радоваться впору,
Но, на горе и позор,
Не пшеницу, а раздоры
Люди сеют с давних пор.

Страшный, темный дьявол мести
Под людской забрался кров.
И во имя ложной чести
Друга друг убить готов.

Разорились, дом в забросе,
И семья не дорога.
А чего он хочет, спросишь:
«Смерти кровного врага!»

Все глаза пылают злобой.
Не к добру аул притих,
Редкий год проходит, чтобы
Не убили пятерых.

Сын еще лежит в утробе,
А отец уже убит.
Он растет в тоске и злобе,
«Кровь за кровь» – он отомстит.

Им мириться дико, странно.
Разве слыхано о том?
Как сочащаяся рана,
Месть сжигает их огнем.

Замурованы проходы,
Двери заперты в домах.
Что спросить мне у народа?
Для чего вам жить впотьмах?

Даже ссор не мог терпеть я,
Тех, которым грош цена.
Длятся целые столетья
Эти распри, как война.

Я советовал Халиду
Пожалеть своих детей
И, врагу простив обиду,
В мире жить на склоне дней.

Поглядите на убийцу, —
Где-то прячется Гулдач?
Стал людей он сторониться,
Оттого что был горяч.

Распри дедов похороним,
Дорогие земляки.
Злую память рвите с корнем,
Уничтожьте сорняки.

Мы ведь люди новой складки, —
Что нам распри раздувать?
Людям нечего повадки
У зверей перенимать.

Звери дикие хвостаты,
И слова мои просты:
Наших прадедов адаты —
Это прошлого хвосты.

Если каждую обиду
Раздувать опять начнем,
К новой жизни мы не выйдем,
А назад мы повернем.

Свету солнца не затмиться,
Нас, друзья, культура ждет.
Распрей дикие страницы
Ты развеешь, мой народ!

Гостья приехала, – в дом не влезает.
Дети бегут врассыпную.
Конь удирает, узду разрывает,
Женщину эту завидев чудную.

Дети мои, вы гостям были рады,
Что ж вы в испуге бежите от гостьи?
Верный мой конь, отдохнуть тебе надо.
Что ж ты трясешь свои старые кости?

Гостья-красотка застыла в смущенье
В черном чохто – словно ящик почтовый.
Длинный платок – таково мое мненье —
Придал ей сходство с палаткой торговой.

Только когда проживет трое суток,
Гостью мы просим назвать свое имя.
Славный обычай, но мне не до шуток:
«Кто ты? Обрадуй словами своими!»

«Я Патимат из Анди, и дорога
Выпала мне до Хунзаха прямая.
Имя твое мне известно немного,
Вот почему в твою саклю пришла я».

«Кто, как не ты, мне ответит на это:
Шея твоя почему искривилась?
И почему ты, – прошу я ответа, —
Бледной, измученной к нам заявилась?»

«Шея согнулась? Как тяжко ей, бедной!
Груз ее давит, – ужасное дело!
Как не казаться измученной, бледной:
Видишь, какое чохто я надела».

«Как же ты по мосту шла без опаски?
Рухнуть он мог!.. Ты скажи мне
на милость:
Если ты к нам прикатила в коляске,
Как же в коляску чохто уместилось?

Ты не замерзла, равниной шагая?
Вместе с чохто не свалилась ты в речку?
Знаю, за мостом жарища такая,
Будто попала в горячую печку.

Вряд ли сама ты чохто надеваешь, —
Люди на помощь тебе прибегают.
Вряд ли и на ночь сама ты снимаешь:
Родичи, сорок числом, помогают.

В этом мешке тебе долго ль томиться?
Мы превратим его в парус для лодки.
Сшей себе лучше платочек из ситца,
Тонкая шаль – украшенье молодки».

«Против адата пойти не могу я,
Не опозорю аул я андийский,
Если надену одежду другую,
Будут терзать меня дальний и близкий».

«Есть у нас в каждом ауле адаты,
Все они дики, и все они плохи.
Вот, например, есть обычай проклятый:
Саблями люди сражаются в Чохе.

Водят иные вкруг поля барана
Или быка запрягут перед вспашкой,
Ранней зимой. Это глупо и странно.
Ну-ка, сама поразмысли, бедняжка!»