Анастасия Горнунг - Упавшие зерна. Бегущие ландыши

Тебя мгновенно скрыл изгиб дороги
И умолкал тоскливый шум колес,
И долго я стояла на пороге,
Не поправляя падавших волос.

И в комнаты пошла. Там всё, как было,
Но странная повсюду тишина.
И села я на лестнице уныло —
Одна, одна.

На истертых рельсах, на прогнивших шпалах,
Сломанных вагонов темные ряды, —
Много вас забытых, путников усталых,
Кончивших надолго шумные труды.

Преданы унынью. Дремлете во мраке,
Дальние сигналы вас не созовут,
Лишь одни бродяги, воры и собаки
Ищут между вами временный приют.

Снятся вам вокзалов огненные очи,
Грохоты платформы, паровозов свист,
А над вами реет мгла осенней ночи
И в колесах ржавых шевелится лист.

Когда лучом последним рдея,
Смиренно светятся холмы,
Когда осенний лес, редея,
Молчит в предчувствии зимы,

Когда уже не ярки краски
И чётки шорохи вдали —
Дыханье есть весенней ласки
В предсмертном трепете земли.

Так с этой жизнью расставаясь,
Её печальной не зови,
Припомни, снова улыбаясь,
Блаженство первое любви.

И простирая к жизни руки,
Ты всё простишь в последний раз
И в сокровенный миг разлуки
Смиренно встретишь смертный час.

Любовь не знает оскорбленья,
Ни горьких слов, ни злых угроз, —
В любви есть только счастье слёз
И боль тупая примиренья.

Когда страстей угаснет сила,
Себя упрёком не кори,
Судьбу свою благодари
За те часы, когда любила.

Долго смотрю я, как дикие утки
Вьются над речкой в прибрежном полесье,
Осени пасмурной вестницы жуткие
Тают в холодном пустом поднебесьи.

Чуть золотятся недвижные клёны,
Словно покойники кротко-печальные,
Чётко несутся чуть слышные звоны,
Медленно гаснут за далью хрустальною.

Холодно стало и грустно немного,
Осень томится предсмертной улыбкою,
Ярко белеет пустая дорога,
Нить паутины колеблется зыбкая.

Так встречи есть, в них мало слов,
Но много взглядов и улыбок, —
Кто чист душой, кто сердцем гибок,
Ответит на безмолвный зов.

Они в душевной глубине
Родят неясные желанья. —
Так расцветают в тишине
Цветы, которым нет названья.

В терзаньях страсти, в бурях рока,
В томленьи будничных недель,
Я в книге пламенной Пророка
Читаю слово – Коктебель.

И как скиталец в злом изгнанье,
Теряю счёт ночам и дням, —
Придет ли час, когда с лобзаньем
Я припаду к твоим брегам.

Один, томимый болью тайной,
Внемлю валов твоих прибой,
Упьюсь твоею мглой бескрайной,
Твоей мятежной тишиной.

Окончен день. Прибой затих,
Смежились горы с далью синей,
В ночи рожденный льется стих
К тебе, о патриарх пустыни.

Люблю сей скудный Коктебель
И зной песков его голодных,
Где только дикая свирель
Слышна на пажитях безводных.

Зачем, душа, поешь, скорбя,
Одна на ветряном просторе, —
Кто сможет выплакать тебя,
Веками скованное горе?

Счастлив, кто презирая страх
Ему богами данной властью,
Святому отдан сладострастью
На сих премудрых берегах.

Забито досками оконце,
В печи огонь давно потух,
И не поёт, встречая солнце,
В туманах утренних петух.

Повымер скот, сбежали мыши,
И смотрит скудная заря,
Как ворошит по старой крыше
Холодный дождик ноября.

И только ветер воет глухо
Один в нетопленой избе,
Где полоумная старуха
Живёт, покорная судьбе.

И каждый день зовёт кого-то
И одичалою тоской
Стучит в соседние ворота
Иссохшей старческой рукой.

И у кого-то просит хлеба,
Сердито споря с тишиной,
И видит лишь пустое небо
Над обречённою страной.

И вновь садится одиноко
В своей заброшенной избе,
А ветер бешеный, с востока
Ревёт и мечется в трубе.

И белые ложатся мухи
На омертвелые луга. —
О непробудном сне старухи
Поёт унылая пурга.

Душу мою поутру
Белой прими голубицей,
Душу мою ввечеру
Нищей призри черницей.

Дух истомленный в грязи
Ты вознеси над бездной,
Крепче рази, рази
Плоть тоскою железной.

Скорый, номер пятый, дав сигнал условный,
Гулкими колёсами обозначил мост,
Медленный ударил колокол церковный,
Выносили сторожа из церкви на погост.

Дома не оставил ни жены, ни сына,
Знал он, как родного, каждый паровоз,
Прожил лет не мало в будке у плотины,
Был ему товарищем престарелый пёс.

Новые хозяева думают: – собака
Не нужна нам дряхлая, и прогнали пса.
Ночь была весенняя, и лягушки квакали,
Голубели в далях влажные леса.

Побрела собака. На дворы, задворки,
Заходила часто. Бродяг и малышей —
Никого не трогала. Разрывала норки,
Под землёй искала полевых мышей.

Дни стояли ясные и ночами жарко,
Облетали белым пухом тополя,
И дождя тяжёлого, весеннего подарка,
Истомлённой грудью жаждала земля.

И однажды старая забрела собака
От голодной муки на железный путь.
Ночь была весенняя, и лягушки квакали,
Намечался месяц молодой чуть-чуть.

Скорый, номер пятый, великан трёхглазый,
Вынырнул, тяжёлым прогудев мостом.
Вспомнила хозяина собака и не сразу
Отошла, виляя ласково хвостом.

И промчался поезд, стало снова пусто,
Только взвизгнул кто-то – пёс или свисток.
Остывал на шпалах тёмной крови сгусток,
И мотался шерсти чуть заметный клок.

Отползла собака и легла, и чуткую
Жалобным визжанием смущала тишину,
А хозяин новый, запирая будку:
– Чтоб ты сдохла, подлая, ишь взвыла на луну.

Сюда, к подножью косогора,
В канавку около забора,
Где так крапивой поросло,
Нас в полдень солнце приманило,
Томило, маяло, пьянило,
Ласкало, обольщало, жгло.
И были только мы да осы,
А третьим был бездельник зной.
Ты гладил мне ладонью косы,
Обвеянные тишиной.