Вальтер Скотт - Мармион. Повесть о битве при Флоддене

Что дождик теплый не смягчит

Погоду…

Белый вихрь кружит,

Вверху черно, внизу бело

И все поляны замело.

Встает пастух, и псы встают,

Потупя удрученный взгляд,

Очаг оставив и уют,

Ворчат и жалобно скулят,

И он, закутан в толстый плед, Уходит в горы из лесов.

Он свистом ободряет псов,

Те нехотя идут вослед,

И стадо в горы гонит он

Повыше на открытый склон,

Там буря злее, но зато

Сметает ветром снег с плато…

Уже слепил ночной мороз

Сосульки из его волос,

Оглянется — и дом родной

Далекой кажется звездой.

Но вот не виден свет ему.

Лицо он к ветру повернет

И снова медленно идет,

И овцы тащатся во тьму.

Но если сердце дрогнет вдруг —Слабей движенья ног и рук,

Снег смертью овевает лоб,

И не узнать знакомых троп…

А рядом дом (уж не его!),

И помощь близко (от кого?),

А утро, может быть, найдет

Его в сажени от ворот!

С зарею, брезжущей едва,

Выходит из дому вдова,

И в бледном мертвенном рассвете, Когда над ним рыдают дети,

Свидетель горя, старый пес

Хозяина все лижет в нос,

Ещё пытаясь разбудить,

Не понимая, почему…

Скажи мне, Скин, как может быть, Что ты завидовал ему?

Ему завидовать? Но в чем?

Да вот: простой, веселый дом

Да песенки, что под окном

Для Мери распевает он,

Беспечным взглядом вдохновлен, Да летом дуба сень густая,

Пирушка в праздник урожая,

Свирель, да посох, да сума,

Да игр собачьих кутерьма.

Но жизнь аркадских пастухов

Не знала зимних холодов.

Не так ли рок, мой милый Скин, Вдруг все меняет без причин?

Мы видим крылья юных лет

И пляшущий весенний свет —

А осень втайне копит гнев,

Дождями лето одолев!

Вот так же, в назиданье нам,

Жизнь прожил радостно Приам,

А в старости несчастный, он

За меч был взяться принужден!

Блаженны те, кому равно

И счастья и беды дано,

Чьи беды — добрый час смягчит, Чью радость — горе отрезвит…

Таков, мой Скин, был твой удел!

Мирт с кипарисом ты узрел

Сплетенными: когда отец

Твоей невесты под венец

Ее привел, благословил

И вскоре с миром опочил

Твой тесть, твой друг…

И в свой черед

Едва наш Форбс издал в тот год

О друге умершем рассказ,

Как вслед за ним покинул нас…

Да, он — о, память, не остынь! —Был добр и мужествен! Аминь.

О нем не только ты и я

Горюем, — многие друзья

И все, кому он, видит Бог,

На жизненном пути помог!

Кого утешил, обогрел,

Не счесть нам Форбса добрых дел!

А скольким людям помогал

Он так, что и никто не знал?

Осмелюсь грешным языком

Словами Господа о нем

Сказать: «Щит вдов и свет сирот».

И пусть мой стих не приведет

Тебя в унынье! Что ж, добро!

И свято будь его перо,

Что как-то начертало вдруг:

«Друг твоего отца — твой друг».

Так положи на гроб его

Дань уваженья моего —

Вот всё, по совести сказать,

Всё, что я мог ему воздать!

Пускай напев бессвязный мой

Напомнит вновь, как мы с тобой, Забыв о всяческих делах,

Бродили в Эттрикских лесах.

Непринужденный дух бесед

Скакал с предмета на предмет, Петляя, как тропа в холмах…

И если иногда, бывало,

Беседа наша иссякала,

То не старались мы с тобой

Увлечься темою другой —

Довольны были и молчаньем.

Ты занимался рисованьем,

И были под карандашом легки

На старом дубе свежие ростки.

Я тоже занимался делом:

Писал, легендой увлечен,

О рыцаре, который Белым

Был поЧему-то наречен.

У наших ног лежали псы —

Следил ревниво пес за псом.

Настороженные носы —

Они соперники во всем!

Пел жаворонок в вышине,

Ручей бежал по тишине,

И жимолости белый вал

Росистым духом омывал.

Нет, даже Ариэль, и тот

Едва ль счастливее живет!

А сколько зимних вечеров

Мы провели у камельков!

И ветры, как сейчас, зимой,

Все так же выли за стеной.

Камин привычно догорал,

Десяток ламп со стен сверкал, А помнишь пенье наших дам?

И как смешон казался нам

Тот, кто искрящийся бокал

На центр стола отодвигал!

Тогда еще был с нами тот,

Кто у девонских скал живет…

А кто смеялся веселей?

Ты? Я? А может, добрый Рей?

Иль тот, чье имя я б не смог

Вновь повторить?

Да, видит Бог —

Не к месту…

Так от всей души, Свист ветра смехом заглушив,

Мы радовались… Но порой

Вплеталась в разговор живой

Вполне серьезной темы нить:

Как лучше лошадь осадить,

Как за копытами следить…

Конь да оружие… — и вот

Весь длинный перечень забот!

Заботы были за стеной,

А в доме — радость и покой.

Теперь давно не та пора:

Охота, скачки да игра

Давно ушли на задний план…

Пора дописывать роман,

И все же эти вечера

Мне б так хотелось повторить…

И эта мысль, что, может быть, Мы соберемся здесь опять,

Не перестала вдохновлять

Меня и дерзостно зовет

В воображаемый поход,

И я готов скакать бессонно

На Север в свите Мармиона.

ПЕСНЬ ЧЕТВЁРТАЯ

ЛАГЕРЬ

1

Заслышав жаворонка пенье,

Поднялся паж в одно мгновенье.

Едва петух пропеть успел —

Рог Мармиона загремел.

Его веселый, громкий звук

Расшевелил стрелков и слуг:

Спешат седлать коней своих,

Стук, посвист, звон и смех…

Но оказалось — все у них

Неладно, как на грех:

Один найти не может лат,

А у другого щит помят,

И кто-то, выскочив во двор,

Кричит: «Копье шотландец спёр!

Мощами Бекета клянусь,

Что до него я доберусь!»

А Блонт, второй паж Мармиона, Божился, что с коня попону

Снимали. Вот и грязь, и пот!

Уж он виновного найдет!

Сквайр, словно буря, бушевал.

Вдруг старый Хьюберт закричал: «Блонт, помоги! Друзья, сюда!

Сдыхает Бевис, вот беда!

Кто лорду сообщит о том,

Что сделалось с его конем?»

И верно: лошадь на полу,

Сдыхая, корчилась в углу.

Блонт проворчал: «Чего мы ждем?

Ведь поп у нас проводником

Уж, право, лучше б дьявол сам

Указывал дорогу нам!»

2

И лишь Фитц-Юстас мог один

Хоть что-нибудь понять.

Он знал, как мрачен господин, И, всем велев молчать,

Сам к лорду подошел тотчас,

И прозвучал его рассказ

Так просто, словно вовсе он

В событья не был посвящен.

Лорд холодно внимал ему,

Не удивляясь ничему,

Всё выслушал… И приказал

Дать к отправлению сигнал.

3

А Блонт хозяина позвал,

Считал монеты и ворчал:

«Нет, право же — ночлег проклятый

Не стоит этой щедрой платы!

Смотри-ка, что с моим конем,

Не черти ль ездили на нем?

И взмылен, и помят!

Английский крест и блеск мечей

В два счета выгнали б чертей

Из колдовской страны твоей

Обратно в серный ад!

Не дом, а дьявольский притон: Всю ночь какой-то топот, звон…»

Шотландец улыбнулся: «Можно