Демьян Бедный - Том 1. Стихотворения 1908-1917

   Ерема в дворниках служил.
Хоть было по двору порой и хлопотливо,
   А в праздник – особливо,
   Одначе жил Ерема – не тужил
И службу нес хозяйскую ретиво.
Хозяин уж не раз Ереме за труды
   Сулил при случае подачку.
От радости мужик сильней порол горячку.
   И допоролся… до беды.
О рождестве, когда кто мог, тот веселился,
   Хозяин к дворнику ввалился:
   «Ох, миленький, смотри!
   Поостеречься б нам пожара.
В хватере надо мной шумят… Как будто свара…
Перепились, должно… Поди-ко-сь… усмири!»
   И, повинуяся приказу,
   Наверх стрелой летит силач.
«Ой, убивают! Ой!» – раздался где-то плач
   И замер сразу.
Ерема мчит назад. Хозяин у перил
Стоит испуганный. «Ну что?»
   «Да усмирил!..
С натуги ломит поясницу.
   Поди ж ты, начали дерзить!..»
Израненных жильцов пришлося увозить
   Едва живых – в больницу!

Я знаю: приговор Ереме будет строг.
Не повезло ему. Судьба в бараний рог
   Таких, как он, не всех сгибает.
На неудачника легко махнуть рукой.
   А в этом дворнике какой
   «Администратор» погибает!

      У Клима помер зять,
   Господь бедняге не дал веку.
   Так довелося Климу взять
   Егорку-сироту в опеку.
   Едва ль не со второго дня
Наш опекун ворчит: «Мотри ты у меня!
   Не стану по головке гладить.
   Набедокуришь – буду сечь.
Замашек всяческих теперь как не пресечь,
   Так опосля с тобой не сладить».
   И, что ни день, с тех пор,
   Как только час улучит,
   Мужик сиротку учит:
То по загривку даст, то схватит за вихор,
   То палкой взбучит!..
«Побойся бога, Клим! – вздыхал сосед Пахом. –
Опека бы твоя не кончилась грехом!»
Грехом и кончилась. Случилось: после порки
День целый опекун не мог сыскать Егорки.
   «Вот, язва-то! Вот песий струп!
Полезем на чердак. Там негодяя нет ли?..
Есть! Вот!»… И обмер сам: на мужика из петли
Глазами страшными холодный глянул труп.
И плач и вой пошел по дому. Напоследи
   Сбежалися соседи.
«Что? – все накинулись на Клима. – Что, злодей?!»
«Как будешь ты глядеть, скотина, на людей?»
   «У, чтоб те руки обломало!
Дите, сироточку, побоями сгубил!»
«Бил! – огрызнулся Клим. – Беда не в том, что бил!
   Беда – что бил, как вижу, мало!»

Нововременскую прочтя на днях статейку,
Где, изнасиловав убогую идейку,
Сеченье воспевал какой-то подхалим,
Я ахнул: батюшки! Да это ж пишет… Клим!

«Хозяин! Пантелей Ильич! Гляди-ко… Волга…
Взбесилась, видит бог. И потонуть недолго.
   А не потонем – все равно
   Водой промочит все зерно».
   Приказчик мечется, хлопочет.
   А Пантелей Ильич, уставя в небо взор,
   Дрожащим голосом бормочет:
   «Святители! Разор!
Чины небесные, арханделы и власти!
   Спасите от лихой напасти!
   Я добрым делом отплачу…
   Сведу в лампадах пуд елею…
   Под первый праздничек свечу
   Вот с эту мачту закачу…
   И сотельной не пожалею!»
То слыша, говорит приказчик Пантелею:
«Ты это что ж, Ильич? Про мачту-то… всурьез?
Да где же ты свечу такую раздобудешь?»
«Молчи, дурак, – умнее будешь! –
Хозяин отвечал сквозь слез. –
Дай только вымолить скорей у неба жалость,
Чтоб я с моим добром остался невредим, –
А там насчет свечи мы после… поглядим…
   Укоротим, пожалуй, малость!»

Читатель, за вопрос нескромный извини:
   Скажи, ты помнишь ли те дни,
   Когда везде толпы народа
   Гудели, как шмели
        У меда:
        «Свобода!»
        «Свобода!»
А дела до конца не довели.
На радостях, забыв о старом,
      Обмякли перед вольным даром.
Читатель, ежли ты один из тех шмелей,
Сам на себя пеняй и сам себя жалей, –
А мне тебя не жаль. Польстившись на подарок,
      Что заслужил, то получи:
      Заместо сотенной свечи –
      Копеечный огарок.

«Эх ты, карманчик мой! Расти, голубчик, пухни!» –
       Так губернаторский лакей
     Мокей
   Пред всею челядью бахвалился средь кухни.
«Что, ирод? Знать, опять с кого-нибудь содрал?»
     Вестимо!
   Чужой целкач у нас не проплывет, брат, мимо.
   Как вышло давеча. Проснувшись, генерал:
«Ну, что, брат? – эт-та мне, – в приемной много люду?»
   «Порядком, – говорю, – набилось отовсюду».
«А ты, – и пальцем так изволил погрозить, –
   Карман себе небось успел уж нагрузить?»
«Так точно, – говорю. – Греха таить не буду.
   А только доложу: есть и для вас… „сюжет“…»
   Тут барин мой, как был без брюк и без манжет,
   К дверям-от – шасть, и к щелке – глазом.
«Где, говори скорей?»
   «Вон… в шляпке с черным газом».
«Так… Недурна, хе-хе… Еще разок взгляну…»
      А сам пустил слюну:
«Венера… истинно Венера…
Глаза потупила… Пикантная манера!
Не удержаться тут святому от греха.
Зачем пришла, Мокей?»
                    «Просить за жениха,
Что посадили вон намедни… землемера».
«За жениха, хе-хе… Ух, дьявол! Все забудь!
Видал, какая грудь?
Пусть не ломается, шепни, не будет дурой.
Скажи, что, дескать, я… что мы… не как-нибудь:
      Облагорожены культурой!
Исполним, дескать, все… Мол, барин – холостяк,
И благодарность вся… пустяк:
      Возьмем, хе-хе… натурой!»

За все свои дела волк отвечает шкурой.
Но этот самый вот «натуралист»-подлец
      Попал в министры под конец.
И хоть при Керенском и был объявлен вором,
Но как сановникам еще была лафа,
То, вишь ты, для него «не подошла графа»,
И этот аспид был отпущен прокурором.

         Как у попа Ипата
         Не борода – лопата.
Расправивши ее оплывшею рукой,
      Печальных мужиков намедни
            В конце обедни
   Поп речью потчевал такой:
«Ох, вижу: в помыслах мирских погрязли все вы.
   Не богомольцы вы весной.
   Все только думки про посевы:
А не побил бы град, а не спалил бы зной.
   Почто мятетеся и плачетеся векую?
Бог видит вашу скорбь и всю нужду людскую,
Казня и милуя нас, грешных, поделом.
   Не судьи мы господней воле.
   Идите же со мною в поле, –
На всходах отпоем молебен всем селом.
И ущедрит вас бог зерном по вашей вере,
И будет хорошо приходу и попу.
С вас много ль надо мне: с копенки по снопу,
   Аль с закрома по мере».