Демьян Бедный - Том 3. Стихотворения 1921-1929

Советский строй стал утверждаться,
И на году его шестом –
Чего пришлося нам дождаться? –
Иосиф Гессен ограждаться
От большевизма стал… крестом!

К чему послания синода,
Коль есть кадетская печать?
Выходит: белая порода
Зря просражалася три года.
С креста б ей прямо и начать!

«Мать-богородица!.. С чего бы вся причина?..
   Аль торговал ты без почина?..
Гордеич!.. Батюшка!.. Очнись!.. Христос с тобой!» –
Купчиха плачется. Но в тяжком сне купчина
Ревет белугою: «Ограбили!.. Разбой!..
   У… воры… у… злодеи!..
      Вишь… грамотеи!..
         Каки
         Таки…
         Идеи?»
Гордеич, почернев, сжимает кулаки.
«Федосьюшка! – купчиха с перепугу
         Зовет прислугу. –
Воды!» Окаченный чуть не ведром воды,
         Свалился наш купец с постели:
   «Тьфу! Сны какие одолели!..
   Впрямь, не дожить бы до беды!»
   «Спаси нас, господи!» – заохала купчиха.
   «Спасешься, мать, дождавших лиха.
   Сон, чую, не к добру.
Что снилось-то, смекай: как будто поутру
   Вхожу я это в лавку…
   Иду к прилавку…
   Приказчиков ни-ни…
   Где, думаю, они?
   Зову. Молчок. Я в кладовую.
Ну, так и есть: все сбились в круговую –
   Вот угадай ты – для чего?
Картишки? Пьянство? Ох, все б это ничего.
   А тут – взобравшись на бочонок,
Приказчичий журнал читает всем мальчонок
   Микитка… чертов куль… сопляк,
Что из деревни нам зимой привез земляк.
„Товарищи, – орет подлец, – пора нам
   Обресть лекарство нашим ранам!
Пора хозяйскую нам сбросить кабалу,
Губившую наш ум, калечившую тело!..
Объединяйтеся! Спасенья час приспел!..“
         Ну, знамо дело,
   Я дальше не стерпел.
Грудь сперло. Затряслись не то что жилы – кости!
Не разбуди меня ты во-время, от злости
   Я б, верно, околел!»

О басне не суди, читатель, по заглавью.
Что было «сном», то стало «явью».
Вот только в басне нет конца:
Я после расскажу насчет судьбы купца.

   Сидит Гордеич туча-тучей.
   «Ох, тяжко, – говорит, – ох, тяжко, – говорит. –
      Душа горит.
Не остудить ее ни пивом, ни шипучей.
   Жена!»
      «Что, батюшка?»
         «Жена!
Ты мне… сочувствовать… должна аль не должна.»
      «Перед бедою неминучей?»
   «Перед какой бедой? Не смыслю, хоть убей.
   Должно, мерещится с похмелья?
   Вот… говорила я: не пей!
На что ты стал похож от дьявольского зелья?»
«Ну-к, что ж? Хочу – и пью. Хочу – за ворот лью.
Спросила б лучше ты, коль знать тебе охота:
         С чего я пью?»
         «С чего ж, Гордеич?»
                    «То-то!..
Ты думаешь, поди, что досадил мне кто-то.
Так знай: не кто-то – свой: приказчик старший Нил.
         Я как его ценил!
Смышленый, разбитной… и преданный парняга:
Добра хозяйского при нем никто не тронь,
         С подручными – огонь,
         С хозяином – смирняга.
Почтительный такой допреж был паренек:
Захочет отдохнуть один-другой денек,
   За месяц раньше клянчит.
А нынче черт его, поди-ко-сь, не унянчит.
   Глядишь: да точно ль это Нил?
Как будто кто его, злодея, подменил!
   Вечор потребовал получку.
         «Зачем?»
            «Как я в отлучку».
(А сам впился в меня глазами – чуть не съест!)
«Спросил бы загодя. Куда с такою спешкой?»
«В Москву я, – говорит, да с этакой усмешкой. –
         В Москву… на съезд».
«Дорожка ровная: ни кочки, ни ухаба.
Садись – кати… на съезд. Скажи хоть, на какой?»
         «А на такой…
   Приказчичий».
         Смекаешь, дура-баба?!
Все молодцы стоят кругом и ни гу-гу…
А я уж совладать с собою не могу
(Чай, есть и у меня… вот эти, как их… нервы!):
   «Так вот вы по каким пошли теперь делам!
   Так вот о чем вы по углам
         Шушукалися, стервы!..»
А кто всему виной? Приказчичий журнал!
Он, он, проклятый, им мозги так взбудоражил!
Да, нечего сказать, беду себе я нажил.
Нет, Нил-то, Нил каков? Да ежели б я знал!
         Спасибо, милый, разуважил:
«В Москву – на съезд!..» Убил! Зарезал! Доконал!..
На съезде, дьяволы, затеют разговоры
         Про наймы, договоры,
Про отдых, про еду… Найдется, что сказать!
         Столкуются сынки с отцами,
         Сведут концы с концами.
Там долго ль круговой порукой всех связать?
Попробуй, сладь тогда с моими молодцами!
И выйдет: у себя ты в лавке – не хитро ль? –
         Сиди, как аглицкий король,
         Не на манер расейский:
Законами тебя к стене-то поприпрут…
Ох, матушка, скажи: я ль был не в меру крут?
Аль чем был нехорош обычай наш житейский?
Ведь всем им, подлецам, я был родным отцом.
Ну, приходилося, обложишь там словцом,
         Ино потреплешь малость, –
Так по вине: прогул, аль воровство, аль шалость…
Неблагодарные!.. Как дальше с ними жить?..»

Тут наш Гордеич стал так горестно тужить,
Что самого меня взяла за сердце жалость.
Так басенку опять придется отложить.

Купчиха в горницу глядит сквозь щель украдкой:
   «Ох, господи!.. Войти ль!»
Гордеич возится у образов с лампадкой:
   Вправляет новенький фитиль.
Решилася. Вошла. Глядит убитым взглядом.
«Что, мать? – мычит купец. – Садись со мною рядом…
         Гляди-ко веселей.
Про съезд приказчичий пришли какие вести!
Ну, прямо, будто кто, заместо векселей,
Наличностью поднес мне тысяч двести!
Как, значит, съехался весь этот подлый сброд,
Так с первых слов: „Мы – кто? Мы – трудовой народ…
Мы, дескать, сотворим… свободные… скрижали!“
   Ан, тут им, голубкам, хвосты и поприжали!
      „Мы“? Что за важность: „мы“??
„Мы – пролетарии…Мы – сточки зренья нашей…“
„Что? – тут начальство им. – Так вы смущать умы?!
   Городовой! гони их взашей!
   Чего, мол, с ними толковать
   Да драть напрасно глотку?“
   Того-другого – хвать!
         И за решетку!
Где, мне узнать бы, Нил? Влетело ль и ему?
   Аль дал, мошенник, тягу?
Сюда заявится? Ну, я ж его приму,
         Бродягу!
Метлой его! Метлой, злодея, за порог!
         Я нынче строг!
   Я покажу, чья сила:
Всех молодцов скручу, согну в бараний рог!
   У, дьяволы! Чума б вас всех скосила!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гордеича сейчас, пожалуй, не унять.
      И потому, как ни обидно,
А басне без конца придется быть опять
      Надолго ль, – будет видно.