Демьян Бедный - Том 3. Стихотворения 1921-1929

   Вот, – орут господа из газеты в газету
(«Господа», у которых пристанища нету,
Нету «дома» – усадьбы! – и нет сундука), –
Вот, – орут они, – сколько тепла нам и свету
Посылают российские два уголька!
Вот! «Свершается!..» – «Мы – накануне момента!..»
«Впереди угольки…» – «Ждите добрых вестей!»
     Угольки ж, на проверку, не стоят ни шпента.
Это просто вралей патентованных рента,
Брех обычнейший «рижского корреспондента»
Из « Последних (живущих враньем) новостей ».

Отложив на часик политику,
Пускаюсь в «художественную критику».
Знатоки найдут в ней много банальности,
Но ведь я пишу не по своей специальности,
А пишу потому – хоть писать не с руки, –
Что молчат «знатоки».
   Объявились такие архаровцы,
– Виноват, «ахраровцы»! –
Художники новые,
Люди очень бедовые,
Ударившиеся со всех четырех копыт
В революционно-советский быт.
Они этой зимою
Бьют челом нам выставкой – шутка ль? – седьмою!
   Оглядел я выставку эту.
До чего хороша по сюжету!
Насчет тени, фона
И тона,
И насчет светового канона
Я судить не берусь:
На канон я гляжу, как на молнию гусь.
Не учен. Непонятно.
В светотенях не смыслю, увы, ни аза.
Знаю только: вот это смотреть мне приятно,
А вот это мне режет глаза.
Но на выставке этой,
Ни одним «знатоком» не воспетой,
Все глаза мне ласкало,
Все мне в сердце запало.
Разве этого мало?

Вот картина какого-то парня
«Солеварня».
Вот в бою «Партизаны»
(Что за лица! Герои! Титаны!),
Вот отважный вояка «Рабкор»,
Вот «На кухне» прислуга ведет разговор
(Тетка в девку вонзилась в упор
С испытующе-едкою миною).
Залюбуешься этой чудесной картиною!
Вот стоит у корыта убогая «Прачка»,
Вот – при старом режиме «Рабочая стачка»,
Вот и «гвоздь» – «Заседание сельской ячейки»:
На эстраде у стенок скамейки,
На скамейках четыре Антипа,
«Выступает» оратор обычного типа,
Может быть, не совсем разбитной,
Может быть, краснобай не ахтительный,
Но – такой бесконечно родной,
Но – такой умилительный!
Вот кошмар бытовой – «Беспризорные дети»…
Все картины прекрасны, не только что эти!

   Вспоминаю далекие дни.
Были пышные выставки, где искони
«Мастера» выставлялись одни,
Мастера, опьяненные славою.
Но все выставки прежние – были они
Буржуазно-салонной забавою.
Все газеты вопили, да как, не по дню,
По неделям, по месяцам – важное дело:
«Гениально! Божественно! Дивное „ню“!»
«Ню»! А попросту – голое женское тело.
Что на выставках было? Портреты кокеток,
На подушках на шелковых морды левреток,
Виды храмов, дворцов и дворянских усадеб,
Сцены жизни дворянской – обедов и свадеб,
«Натюрморты» – десерт и букет хризантем,
Иллюстрации пряные книг соблазнительных…
Сколько тем! Сколько тонко-изысканных тем,
Для дворянского сердца родных, упоительных!
И каков был тогда – тошно вспомнить, каков –
Подхалимски-восторженный визг «знатоков»!!

Нынче чуть не один Петр Семенович Коган
Был ахраровской выставкой нежно растроган
И сказал настоящее слово о ней.
(Почему нет в газетах его манифеста?
Разве нету в «Известиях» Вциковских места?)
Эй, ахраровцы-други, гребите дружней!
И учите других, и учитеся сами,
Чтобы в будущем нас подарить чудесами,
Чтоб писать еще красочней, ярче, сильней.
Вы на верной и славной дороге.
Ваша выставка тем и важна, и сильна,
Что рабочим – Ивану, Демьяну, Сереге –
Много бодрого, яркого скажет она.
Я же вам, хоть не смыслю ни капли в тональности,
   Я скажу: «Среди вас уже есть мастера.
Ваша выставка – правда. А правда – сестра
Гениальности !»

Вошла и сказала ему: «Саламат!»
Мирза потянулся и хмыкнул в халат.
Жена у Мирзы – хоть картину пиши.
   – Якши!

Жена у Мирзы – его третья жена –
Юна и, как тополь высокий, стройна.
Средь женщин узбекских прекраснее нет
   Зайнет.

Узбекам, двум братьям ее удалым,
Большой за нее уплатил он калым,
И третий замок он навесил на дверь
   В ичкерь.

Под присмотром свирепой свекрови,
Злобно хмурившей брови,
Проходила Зайнет, прикрываясь чадрой,
Мимо – страшно сказать! – «Комсомола»,
Где, гудя, как пчелиный встревоженный рой,
Жизнью новой бурлила советская школа,
Где на все голоса и лады
Нараспев повторяли, твердили склады
Из украшенной ленинским обликом книжки
Черноглазые бой-ребятишки:
«Ну-дыр-бай бай-ляр-дан ер-ал-ды
Ек-са-ляра бер-ды…»

Дома, сонный, обрюзглый, помятый,
Ждал Зайнет ее муж и владыка, Мирза.
И вздохнула Зайнет, опуская глаза:
«Пр-ро-клятый!1»

«Велик Алла!
Велик Алла!» –
На минарете пел мулла
Святой напев молитвы краткой.
Презрев домашний произвол,
Зайнет вбежала в «Комсомол»,
Скользнувши в дверь, как тень, украдкой
«Зайнет! Откуда ты, скажи,
Пришла домой без паранджи?
Ты осквернила дом изменой!
Где ты была, шакалья кровь?» –
Шипела яростно свекровь,
Кривя злой рот, покрытый пеной.

И отвечала ей Зайнет:
«Была я там, где светит свет,
Где учат ленинским законам,
Где объясняют, как найти
К свободе верные пути
Узбекским девушкам и женам!»

А через день тупой Мирза,
Покорных жен своих гроза.
Рычал от злости и от боли:
Он потерял Зайнет-жену,
Зайнет бежала в Фергану,
Зайнет спаслася от неволи!

Год тяжкого труда – по дням и по ночам –
Прошел, как светлый сон, для боевой беглянки.
С какою верою живой ее речам
   Внимали бедные дехканки!

На фронте – шла она в разведку и в секрет.
И басмачи не раз бранились бранью злобной:
«Поймаем – пуля в лоб! У красных больше нет
   Другой разведчицы подобной!»

Рвалася к подвигам – и тем была жива,
Всегда – на скакуне иль полковой двуколке.
И легендарная уже росла молва
   О черноглазой комсомолке.

Хмурый Мирза в Фергане
В грязной сидит чайхане,
   Полон замыслом темным.
Дал, не скупясь, он монет,
Кун за убийство Зайнет,
   Двум убийцам наемным.

Был их ответ: «Потерпи,
Мы уж разыщем в степи
   След твоей комсомолки!»
Ночью, напавши на след,
Смяли узбеки Зайнет,
   Словно дикие волки,

Рвали, оскалив клыки,
Жилы из левой руки,
   – Будешь вечно калека!
В шею, дробя позвонок,
Острый вонзили клинок
   Два преступных узбека.