Вячеслав Воробьев - ЛиПа

В этот край на Костромщине

Шёл буянистый народ...

Может быть, ходили предки

За Амгунь и за Вилюй

И посад назвали редким

Удэхейским словом — Буй.

(Виктор Куликов. Зори вечерние)

Я догадливый мужчина.

По плечу любой кроссворд.

Но родная Костромщина

Мне загадки задаёт.

Скажем, городу досталось

Имя странное Шарья.

Есть в названье что-то малость

От бильярдного шара.

Может быть, в хмельном угаре

Шаромыжник в кушаке

По карманам бойко шарил

На таёжном большаке.

Иль какой-то предок резвый

Путь держал к мощам святым,

И шары на лоб полезли

От ветлужской красоты.

Может быть, купец фартовый

Произвёл лесоповал

И шарашкину контору

В этом месте основал.

Может быть, от града Буя

Мы названье обрели:

Лодкам кажут русло в бурю

Шаровидные буи.

А скорей — француз заезжий,

Продираясь сквозь урман,

Бросил взгляд на край безбрежный

И шепнул жене: — Шарма-а-ан!..

Я сад охраняю по просьбе

Соседского старика...

А сад-то ведь яснополянский,

Не просто какой-нибудь сад...

Наутро среди населенья

Под сводами малых небес

Ко мне вдруг возник интерес,

И слухи о непротивленье

Моём разлетелись окрест.

(Владимир Лазарев. Брат милосердия)

Я понял: творю, как в тумане.

Без классики трудно прожить.

И нанялся в Ясной Поляне

От ворогов сад сторожить.

Сперва я разулся, конечно,

Рубаху надел с пояском,

Прошел по именью неспешно,

Усы расчесал гребешком.

Селенье, гляжу, присмирело:

Мол, что за чудной человек?!

Мальчишки, лишь только стемнело,

На яблони вышли в набег.

Собака прижалась, не лает.

И я притаился, застыл.

Вдруг слышу: «Да Лев Николаич!

Он самый! Лишь бороду сбрил!»

И тут я как будто очнулся

И вышел на свет к пацанам.

Но с криками: «Барин вернулся!»

Умчались они по домам.

Народ моментально собрался.

Все руки с почтением жмут.

Я плакал, вздыхал, целовался,

Открыть обещал институт.

Мол, вижу, что помните, чтите,

Хоть люд вы, конечно, простой...

А школьники просят: «Прочтите

Нам что-нибудь, дядя Толстой!»

Насыпали соли на раны...

И, чтоб не накликать беду,

Ушёл я из Ясной Поляны.

Один. Как в десятом году.

Перевелись в деревне драки,

Не чешут парни кулаки.

Пропали смирные собаки,

Повисли смирные замки.

(Василии Макеев. Под казачьим солнышком)

«Нет нынче прежнего веселья», —

Ворчат станичники мои.

Не стало драк по воскресеньям,

Ушли кулачные бои.

В чулан заброшена нагайка.

А раньше знали в этом толк!

Спит под кроватью пустолайка,

Рот затворивши на замок.

Одним отдельно взятым фактом

Теперь село не удивишь.

К соседу в сени въехал трактор —

И снова гладь, и снова тишь.

Пижон на новом мотоцикле

Разгонит на дороге баб...

Но к этому давно привыкли.

Где дух казачий? Где масштаб?

Бывало, по стакану зелья,

И — ходуном весь белый свет!

Вот, говорят, в Нечерноземье

На этот счёт проблемы нет...

Да, с вещмешком и посошком,

презрев на год автомобили,

иду по Северу пешком,

как наши прадеды ходили.

Иду я мимо русских сёл,

делянок, пастбищ и покосов,

иду тропой, где, может, шёл

помор Михайло Ломоносов.

(Николай Малышев. Тёплые Ключи)

Взошла ущербная луна

над кромкой сумрачного бора,

открылась бездна, звёзд полна,

и показались Холмогоры.

Брожу по ним туда-сюда,

изныл в предчувствии вопросов

и намекаю иногда,

что я — Михайло Ломоносов.

Нащупываю путь клюкой,

гляжу по сторонам угрюмо

и выдаю себя порой

за протопопа Аввакума.

Тяну со стариками чай

и, интерес к себе почуяв,

им представляюсь: «Николай.

Поэт. Слыхали, может, — Клюев!»

Ну, а попросят почитать —

я поломаюсь хорошенько

и, к удовольствию девчат,

могу сойти за Евтушенко.

Лежит рассветная земля.

Бежит тропа неутомимо.

Делянки, пастбища, поля...

А я всё мимо, мимо, мимо...

Шумят дожди.

Несут хлебам урон.

В полях нехватка нужного народа...

У предков наших добрый был закон:

Заботиться о продолженье рода.

(Лев Маляков. Милосердие весны)

Мой прадед

Был не шибкий грамотей,

Но твёрдо знал порученное дело,

Равняя завсегда число детей

С размерами земельного надела.

Мужик когда-то

Сеял и косил.

Теперь взвалил всё технике на плечи.

На сорок с гаком лошадиных сил

Едва ль одна найдётся человечья.

Инструкцией

Дождя не отменить,

Но чтоб хозяйства не пришли к упадку,

Немедля надо на село спустить,

Как по зерну, по детям разнарядку.

Иначе

Урожай опять сгноим.

Останется в земле и фрукт, и овощ.

А если план не одолеть самим,

То шефы, как всегда, придут на помощь.

Я в детстве стихи ненавидел,

Во-первых, за то, что меня

Читать заставляли у елки

На память плохие стихи...

За то, во-вторых, ненавидел,

Что, сколько ни помню себя,

Из рупора или «тарелки»

Звучали они, дребезжа...

И, в-третьих, за то, что учитель,

Всегда раздражённый старик,

Раскладывать образ Татьяны

По пунктам меня заставлял.

(Николай Новиков. Московский говорок)

Не в силах терпеть униженье

И слушать рифмованный бред,

Я сделался тоже поэтом.

Теперь я за всё отомщу.

Использую их же оружье.

Я знаю его назубок.

Пусть это — читают у елки,

А то — запускают в эфир.

Из третьего — сделают песню.

Четвертым — украсят плакат.

А пятое, вместе с десятым,