Вячеслав Воробьев - ЛиПа

лаптишки,

одежонку дала кой-какую,

говорю ей:

"Ступай себе с Богом,

но пустая,

гляди, не вертайся!"...

В первый раз

возвернулась с грибами

и с лечебной разрыв-травою,

вдругорядь

наловила рыбёшки,

а намедни полкороба клюквы

еле-еле припёрла с болота.

Так живём:

я грибы мариную,

собираю фольклор между делом,

а Она у меня на посылках...

Не нарадуюсь,

честное слово!

На моём рабочем столе

Вся история воскресает,

Бьётся мысль людей величайших,

Страсти умершие кипят!..

На моём рабочем столе

Возрастают безмерно массы,

Спорит Время с самим Пространством.

Как удерживаешь ты это

На себе, мой рабочий стол?!

(Иван Савельев. Гармония)

На конце моего пера

Бьется мысль людей величайших.

Я её, как могу, шлифую,

И, на эту работу глядя,

Покраснел мой рабочий стол.

Мне б на том и остановиться,

Да призвал я умерших страсти,

И под грузом людских пороков

Зашатался рабочий стол.

А когда я расправил плечи

И, талантом своим любуясь,

Натравил на Пространство Время,

Развалился рабочий стол.

Я ничуть о том не жалею.

Отыскав поздоровше доски

И купив подлиннее гвозди,

Для своих забав богатырских

Сколочу я покрепче стол.

Я с историческим разбегом

начну, но буду ли прощён?

Пятнадцатым потянет веком,

как с кухни вот сейчас борщом.

(Вадим Сикорский. Заповедь)

У всех эпох есть вкус и запах.

Античность — как земля весной.

А нынешний прогнивший Запад

воняет базой овощной.

Устав с историей возиться,

я к выводам пришёл таким:

года испанских инквизиций

заметно отдают жарким;

горелою небесной манной —

мафусаиловы века...

Вот Генрих, завладев Наваррой,

навару ждёт наверняка.

Дышу я кухонным угаром

и постигаю суть вещей.

Меня историки недаром

зовут: профессор кислых щей .

Вот я спрошу любого прохожего,

самого что ни на есть непригожего,

прямо спрошу: — Который час?

– Восемь! – он честно ответит тотчас.

Как же не верить, если он говорит?!

Как же не верить людскому слову...

(Борис Слуцкий. Неоконченные споры)

...Этим вопросом я пользуюсь исстари,

если желаю проверить на искренность.

Спросишь в упор: «Который час?»

Кто пред тобою — ясно тотчас.

Первый в ответ (это мне знакомо)

вдруг заюлит: мол, оставил дома,

на пианино часы забыл...

Мне бы винтовку — на месте б убил!

Следующий, чтоб не нести ответственность,

тоже уклончиво мне ответствует:

дескать, они у него спешат...

А сам виновато отводит взгляд.

Третий мне сказку расскажет, как водится,

что часы у него в ремонте находятся.

Спросишь у пятого... И, наконец,

слышишь конкретное: «Полночь, отец!»

Вроде бы правильно, но шестое чувство

шепчет, что ложь, как ведьма, искусна,

всем норовит сполна насолить.

Не поленюсь посмотреть на свои!

Манжет отогнул: без пяти двенадцать!

Что ж это делается, граждане, братцы?!

Что говорить о глобальных проблемах,

коль надувают направо-налево?!

Сколько разных названии

В уме возникает моём!

Крыша. Клумба. Деревья.

Трава. Паровоз. Чернозём.

(Владимир Соколов. Четверть века)

Я сижу у окошка.

Философски на вещи гляжу:

Сад. Собака. И кошка.

И ещё раз собака. И жук.

Грустной ноткою русской

Мне в душу врывается двор:

Дядя Вася с закуской.

Три стакана. Пол-литра. Забор.

Мы на то и поэты,

Чтобы ткать из хаоса и тьмы

Стансы. Оды. Сонеты.

Пасторали. Баллады. Псалмы.

Убегаю от прозы

И рифмую, открытию рад:

Розы — грозы — морозы,

Кровь — любовь, Арарат — виноград.

Как мелькают красиво

Названья, слова, имена:

Лихославль. Купола. Слёзы. Пиво.

Дядька в Киеве. И бузина...

И не светятся больше ночами

Два крыла у меня за плечами.

(Арсений Тарковский. Зимний день)

Я прошу, чтоб ответил Создатель:

Ангел я или просто писатель?!

Становлюсь я, сомненья итожа,

На святого всё меньше похожим.

Не нащупать ни днём, ни ночами

Крыльев ангельских мне за плечами.

Не найти по-над черепом нимба.

А ведь жил припеваючи с ним бы!

Не могу, что значительно хуже,

Проходить, яко посуху, лужи.

И глаза, как назло, ослабели:

Стрелы дружно летят мимо цели.

Потерял высоту, успокоясь,

Переливчатый ангельский голос.

И порою, в таланте изверясь,

Я с молитвы сбиваюсь на ересь.

До рассвета порою не спится:

Всё грозит мне Господня десница.

Что же делать мне с жизнью таковской?!

Подпись: ангел Арсений Тарковский .

Как меня ты обидела, жизнь!

Где мой конь и жилет из атласа?

Где мои шаровары, скажи?

Где моя белозубая Аза?

И костры, и ночей антрацит...

Где соперник, что кровь мою пролил?

Так и взял бы себя под уздцы

и вскочил на себя, и — на волю!

(Олег Тарутин. Протока)

Я глаза разомкнул поутру,

ощущением странным встревожен.

Что-то, чувствую, не по нутру...

Пригляделся получше: стреножен!!

Мелодично звенят стремена.

Круп обёрнут в жилет из атласа.

В чём моя, расскажите, вина,

что меня превратили в Пегаса?

Может, в том, что пашу за двоих?

Что не верю во славу, как в фетиш?

Что сношу я удары под дых?

Что меня по кривой не объедешь?

...А цыгане глядят на костёр

и поют о разлучнице Азе.

Чтобы холку наездник не стёр,

можно сбросить наездника наземь.

Ускачу я, поэты, от вас.

Никакой мне награды не надо.

Чем бездарность возить на Парнас,

лучше пасть от руки конокрада!

Мы плыли к высоким широтам

по озеру Селигер,

сигналя в пути пароходам,

взрывая волну, как барьер.

(Анатолии Титов. Земной дом)

Прощаться с любимыми тяжко,