Вячеслав Воробьев - ЛиПа

Для сборника я сберегу.

Читая творенья собратьев,

Я вижу, что с детства они,

Как я, от души ненавидят

Свои и чужие стихи.

Жизнь, прости меня за штампы,

за приснившийся покой!

Убегу в цыганский табор

над уснувшею рекой!..

Две гитары, две подружки

забренчат под волчий вой!

Байрон, Лермонтов и Пушкин —

все ушли по кочевой.

(Юрий Павленко. Свет полевой)

С детства лорд дышал неровно

на края, где спит заря.

Про цыганского Байрона

оперетка есть не зря.

Пушкину недаром снились

ветры полудённых стран,

потому что абиссинец —

это то же, что цыган.

Клял и Лермонтов столицу,

жаждал, саблею звеня,

черноглазую девицу,

черногривого коня.

В нашем времени жестоком

мне не мило ничего.

Я прощусь с Владивостоком

и уйду по кочевой.

Мы не виделись давненько.

Кони по уши в росе...

Байрон, Лермонтов, Павленко,

Пушкин!.. Ну, как будто все!

И больно мне, и странно,

И не могу я, право, не грустить,

Что в час тоски-кручины окаянной

Рук в шевелюру мне не запустить.

И в чём тут дело?

Льётся ль с неба стронций,

Прорвавшийся сквозь звездные миры,

Иль выжигает яростное солнце

Последние весёлые вихры?

(Владимир Перкин. Костёр отца)

Как больно, милая, как странно —

Простые жесты мне не по плечу:

Волос не причесать при всем старанье

И не пригладить непокорный чуб.

Причёске не хватает матерьяла,

А звёздный ветер по земле метёт.

Да, голова немало потеряла

И вряд ли вновь защиту обретёт.

Конечно, можно всё свалить на стронций,

На ЦРУ, наследственность, вино,

На бремя славы, на жену, на солнце...

Но я-то лучше знаю, что со мной.

Разгадка кроется в одной причине:

Когда порою не хватало сил

На творческий подъем — в тоске-кручине

Я акт возмездья над собой вершил.

Как больно было, милая, как странно...

Вблизи — не видишь ни шиша,

И отойдёшь — черты нерезки.

Разъято время, как лапша,

На произвольные отрезки.

(Александр Плитченко. Любовь к снегу)

Утратил объективный мир

Взаимосвязь и постоянство,

И, как в универсаме сыр,

В куски изрезано пространство.

Пампасы, тундру и пески

Творил Господь неделю в поте,

И плавают материки,

Подобно ягодам в компоте.

Шутить со временем нельзя,

Как с мошкарой иль облысеньем.

Мои вчерашние друзья

Все расфасованы по семьям.

Прогресса цепкая рука —

Разъятий новых предпосылка.

Плотиной заткнута река,

Как недопитая бутылка.

И зверя рёв, и птиц фальцет

Уходят, как пальто из моды.

Что от белка желток в яйце,

Отделены мы от природы.

В стихи засунуты слова,

Как в отделенья патронташа

Иль как в поленницу дрова...

Лишь в голове — сплошная каша.

Как будто лешие следят

Из всех расселин.

Иль оборотень сторожит

За поворотом, —

И вот душа твоя дрожит...

– Откликнись!.. Кто там?!

А там, у вырубки глухой,

Вдали от тракта,

Стоит, обрызганный росой,

Лесхозный трактор.

(Фёдор Ракушин. Царь-ягода)

Тот лес, что мне давно знаком,

Как будто вымер:

Не встретишь оборотня в нём

И нет кикимор.

Глухой тропинкою пройду

Я без опаски.

Никто не кликает беду.

Пропали сказки.

Лишь, как усталый инвалид,

Вдали от тракта

Один на вырубке стоит

Бесхозный трактор.

А у поваленной сосны

В печальной позе

С запрошлой, кажется, весны

Завяз бульдозер.

Какого лешего ему

В болоте надо? —

И сам я толком не пойму.

Стоит — и ладно.

Под сенью вековых берез,

У старой гати,

Наполовину в землю врос

Стогометатель...

Стоят они и в зной, и в мрак,

В дожди и грозы.

Здесь — заповедный автопарк,

Резерв колхоза.

Бросил всё,

Глотая дали,

Полетел, как пионер...

А на месте мне сказали:

— Мы Гарольда Р. не ждали.

БАМу нужен Роберт Р.

(Гарольд Регистан. Дорога земная)

Отчитав стихи на ЗИЛе,

Полетел вдогон судьбе...

На КАМАЗе возразили:

«Мы другого пригласили.

Нужен нам Евгений Е.».

Я рванулся в стройотряды:

Вдруг сойду за своего?!

Но сказали мне с досадой:

«Нам Гарольда Р. не надо.

Где б найти Булата О.?»

На Кавказ, в родные дали,

Я помчался, как стрела.

На Кавказе мне сказали:

«Вы немного опоздали.

Мы Расула Г. сменяли

Только что на Беллу А.».

Не летаю я, как птица,

Не влюбляюсь в стюардесс.

Я опять живу в столице,

И отводят мне страницы

«Крокодил» и «Клуб ДС».

Начинаются прямо от Спасских ворот

эти — памятные — двести десять шагов...

Это я потом шаги подсчитал.

Приходил сюда наяву и во сне.

Будто что-то заранее загадал,

что-то самое необходимое мне.

(Роберт Рождественский. За того парня)

Разносится курантов первый удар,

отзываясь эхом в кремлёвской стене.

Я давно заранее загадал

самое-самое необходимое мне.

Словно завороженный, я глядел,

как караул печатает шаг.

И дырочку, словно во сне, вертел в пиджаке —

под лауреатский знак.

И входит Она,

верная мне Поэзия,

в резиновых сапогах,

облепленных жижей болотной...

Корзину, полную клюквы,

у двери поставив,

уходит Поэзия.

(Полина Рожнова. Разрыв-трава)

Разуверившись в россказнях

про золотую рыбку,

что повывелась в наших

водоёмах под Вологдой,

как-то вспомнила я,

что верная мне Поэзия

засиделась, скучая без дела.

Я нашла на повети