Вячеслав Воробьев - ЛиПа

Тот бесталанней как поэт.

Когда промчится век ХХ-й

И накипь унесёт волной,

Проступит профиль лысоватый

И чёткий нимб над головой.

Катилась дробным звуком тишина...

То дятел с ходу оседлал осинку

И носом, словно пальцем на машинке,

Выстукивал на ветке письмена.

(Игорь Грудев.Маятник )

Я, как осинку, кресло оседлал

И над машинкою застыл вопросом...

«Давай, во что-нибудь ударим носом!» —

мне дятел, как коллега, подсказал.

Жить на земле и радостно, и страшно...

Подумать только — с женщиной иду.

(Павел Голосов.Возраст верности )

Ходил я и в заказник на рыбалку,

И с лейтенантом ночью в караул,

Бульдога год выгуливал по парку —

И никогда, представьте, не струхнул.

А вот сейчас — как перед рукопашной:

Из ваты ноги, голова в бреду.

Впервые в жизни мне до жути страшно...

Подумать только — с женщиной иду.

Бегут хозяйки на базар вприпрыжку.

Друзья к пивбару тянутся гуськом.

А мне за буржуазную отрыжку

Одна дорога — прямо на местком.

А там посмотрят на меня недобро,

И схватит от предчувствия тоска,

Что если мне пересчитают рёбра,

Не хватит одного наверняка.

Мы пахали. Боронили.

Мы и сеяли

В землю самое отборное

Зерно...

Виноград, я знаю, вырастет

На Севере!

Будет лучшее — заморское — вино.

(Николаи Дружининский. Вокзальные берёзы)

Пели вы

Назло космическому холоду,

Что на Марсе

Будут яблони цвести...

Кукурузу и лозу

Везли под Вологду...

Вы пахали —

И уборку вам вести!

Город мой, трубочистов твоих

Мне до ужаса не хватает.

Трубочистов и трубачей

И, конечно же, трубадуров.

(Лидия Жданова. Я не могу привыкнуть к листопаду)

Парафразы — моя любовь.

Не сердитесь, прошу пардона.

Позарез не хватает мне

Парфюмерии из Парижа.

У любви секретный пароль

И особая партитура.

Вызывают твои глаза

С парабеллумом параллели.

Город мой! Мы идём по тебе,

Как под парусом паровозы.

Мчимся взапуски на пари

В старом парке, как по паркету.

Не хватает до слёз парней.

А порою — без всех изысков —

Просто — пары пареных реп.

И, конечно же, пародистов.

Я как-то встретил муравья

В лесу у ёлки.

У муравья судьба своя —

Таскать иголки...

А в муравьином царстве их

Сидит царица.

Там беззаконие у них

Вовсю творится.

Одни иголки на горбу

Всю жизнь таскают.

Покорно приняли судьбу,

Не возникают.

Другие — меньше их всегда

Их жизнью правят.

И нет им Божьего суда,

И нет управы.

(Анатолий Иванов. Возвратите подснежники)

Я раз держал нелёгкий путь

Сквозь частый ельник

И сел немного отдохнуть

На муравейник.

И полчаса не усидел

На нём спокойно.

Пора бы положить предел

Их беззаконью!

Я животом к земле приник

В иголках ржавых —

И увидал звериный лик

Самодержавья.

Внутри — роскошные дворцы,

Правленье банка...

Царят помещики, купцы,

Суды, охранка...

А муравью простому нет

Житья на свете.

И это длится тыщи лет...

А кто в ответе?!

Меня берёт за горло страх.

Ну, ладно б — в Штатах...

Но здесь, в архангельских лесах,

В родных пенатах!..

И так мне трудовой народ

Вдруг стало жалко,

Что я свершил переворот

Еловой палкой.

Тут всё дороже на пятак.

Минута в небе длится — чуть подольше.

Поташнивает в небе — чуть побольше.

Внизу поташнивает — но не так.

(Василий Казанцев. Выше радости, выше печали)

Стихи потянут на пятак.

О них бы мне не вспоминать подольше.

От них поташнивает — чуть побольше.

От всех поташнивает — но не так.

Эпиграмму на себя

Написать не просто,

Надо, автора любя,

Стать повыше ростом.

...Написал — и не дышу,

Удивляюсь прямо:

На себя донос пишу,

А не эпиграмму.

(Марк Лисянский. Сигнальный огонь)

Самокритику любя,

Как родную маму,

Написал я на себя

Как-то эпиграмму.

К полу намертво прирос

И гляжу с опаской:

Получается донос,

А не то что пасквиль.

Как слова ни изменял,

Чтоб не вынесть сора,

Вышло что-то у меня

Вроде приговора.

Ни прочесть, ни показать

И ни напечатать.

Остаётся разжевать

И поглубже спрятать.

А написано с душой:

Факты, лица, дата...

Значит, очень хорошо

Знаю адресата.

Я замечаю: что ни год —

То усложняются процессы:

Похорошели стюардессы —

Подорожал Аэрофлот!

(Иван Лысцов. Происхождение)

...Теперь я вглядываюсь в лица,

Когда сажусь на поезда:

Похорошеют проводницы —

Ну, хоть пешком ходи тогда!

Ночной старинный шлях как будто вымер.

Давно огни погашены в домах.

Я не Олег, не Игорь, я — Владимир,

лишь жаль, что не Владимир Мономах.

(Владимир Марфин. Свет Отечества)

Занять великий стол — и вся недолга!

Но что с судьбой поделаешь, друзья?...

И я не Игорь, и жена не Ольга,

и родственники, вроде, не князья.

Эол над ухом тренькает на арфе.

Дорога под луной белым-бела.

Отколь фамилие такое — Марфин?...

Видать, в роду посадница была.

Владимир я! Нет имени милее...

Подумать надо, как себя вести:

Иль шапку заказать потяжелее,

Иль Русь ещё разочек окрестить?!...

И в горах гремел орган

раньше времени, в котором