Константин Бальмонт - Том 3. Стихотворения

Так ходил тот юродивый
По базарам меж слепых,
В сером рубище – красивый,
Вечно добрый – между злых.
Шла за ним везде собака,
С нею жил он в конуре.
И вещал: – «Вкусивши мрака,
Все проснемся мы в Заре».

Я калика перехожий,
Я убогий богатырь.
Только с нищим я несхожий,
Как и камень алатырь –

Не булыжник сероцветный,
И не гость песков, голыш,
Я пою мой стих заветный,
Я не крыса, я не мышь.

Крыса в мире – лик заразы,
Мышь дырявит пол в избе.
А мои слова – алмазы,
Мой удел – зарок Судьбе.

Если девушке пригожей
Вдруг под сердце подошло, –
Я, калика перехожий,
Поколдую ей светло.

Если духом никнет юный, –
Он воспрянет предо мной,
Увидав, как звонки струны,
Как горит струна струной.

Если старая и старый
Смотрят все на жизнь свою, –
Я им мудрость полной чарой
Словно пьяный мед пролью.

Если чья судьба бездольна,
Я, калика, возвещу: –
Полно, брат, и мне ведь больно,
Жду весны – и не ропщу.

Я могучий, я увечный,
Ноги – скованы с землей,
Дух летит в простор свой вечный,
Здравствуй, добрый! Здравствуй, злой!

По проволоке зыбкой
Идет мой белый брат,
Смычок владеет скрипкой,
Быть на земле я рад.

Так жутко, что прекрасный
Проходит в высоте.
Владея скрипкой страстной,
Веду сколь зелья те.

Мелькает блеск алмазный
Подвижного кольца.
Владея сказкой связной,
Играю без конца.

И если на земле я,
А брат мой в вышине,
Так это скрипка, млея,
Двоим поет во сне.

И если на земле я,
А брат мой вышний дух,
Так это сердце, рдея,
Ему диктует вслух.

Скрестив кривые ноги,
Струю напевный звон.
В воздушные чертоги
Уводит взоры он.

Я выгнулся волною,
Спиною горбуна.
О, брат, иди за мною
О, брат, нежна струна!

То вправо тень, то влево,
То слева вправо свет.
Поверь в слова напева,
Желанней счастья нет.

Одно нам было детство,
Различность снов потом.
Раздельное наследство
В единый сон сведем.

То влево свет, то вправо,
То справа влево тень.
Нас ждет вовеки слава,
Собой меня одень.

Вот самый звук блестящий.
Мой брат, любимый брат!
Пляшите, ноги, чаще,
Быть на земле я рад.

Он завершил взнесенье,
Исчерпал пляску сил.
И взлет внеся в паденье,
Убился и убил.

Она, умирая, закрыла лицо,
  И стала, как вьюга, бела,
И с левой руки золотое кольцо
  С живым изумрудом сняла,
И с белой руки роковое кольцо
  Она мне, вздохнув, отдала.

«Возьми, – мне сказала. – И если когда
  Другую возьмешь ты жену,
Смотри, чтоб была хороша, молода,
  Чтоб в дом с ней впустил ты весну,
Оттуда я счастье увижу тогда,
  Проснусь, улыбнусь и засну.

И будешь ты счастлив. Но помни одно:
  Чтоб впору кольцо было ей.
Так нужно, так должно и так суждено.
  Ищи от морей до морей.
Хоть в море спустись ты на самое дно.
  Прощай… Ухожу… Не жалей…»

Она умерла, холодна и бледна,
  Как будто закутана в снег,
Как будто волна, что бежала, ясна,
  О жесткий разбилася брег,
И вот вся застыла, зиме предана,
  Средь льдяных серебряных нег.

Бывает, что вдовый останется вдов,
  Бывает – зачахнет вдовец
Иль просто пребудет один и суров,
  Да придет – в час должный – конец,
Но я был рожден для любви и цветов,
  Я весь – в расцветанье сердец.

И вот, хоть мечтой я любил и ласкал
  – Увядшее в Прошлом лицо,
Я все же по миру ходил и искал,
  Кому бы отдать мне кольцо,
Входил я в лачуги и в царственный зал,
  Узнал не одно я крыльцо.

И видел я много чарующих рук
  С лилейностью тонких перстов,
И лютня любви свой серебряный звук
  Роняла мне в звоны часов,
Но верной стрелой не отметил мне лук,
  Где свадебный новый покров.

Цветочные стрелы вонзались в сердца,
  И губы как розы цвели,
Но пальца не мог я найти для кольца,
  Хоть многие сердце прожгли,
И я уходил от любви без конца,
  И близкое было вдали.

И близкое болью горело вдали.
  И где же бряцанье кадил?
Уж сроки мне в сердце золу принесли,
  Уж много я знаю могил.
Иль бросить кольцо мне? Да будет в пыли.
  И вот я кольцо уронил.

И только упал золотой изумруд,
  Ушло все томление прочь,
И вижу, желанная близко, вот тут,
  Нас в звезды окутала ночь,
И я не узнал меж медвяных минут,
  Что это родимая дочь.

Когда же, с зарею, жар-птица, светла,
  Снесла золотое яйцо,
Земля в изумруды одета была,
  Но глянуло мертвым лицо
Той новой, которая ночью нашла,
  Что впору пришлось ей кольцо.

Шел я в лес.
Ты послушай: Шел я – в лес.
В лесе – Леший.
Был я пеший.
Закрутился старый Бес.
Там и тут,
Прямо шут.
Весь зеленый и седой,
С распушною бородой.
Покривлялся, покачался, засмеялся, и исчез.
Бестак Бес,
Знаю – лес,
Куст и куст, сосна с сосною.
«Ну», – подумал я, – «со мною
Не пошутишь, шалый плут».
Чуть сказал, он тут как тут.
Ширит шею, пучит очи,
То длинней он, то короче,
То прокатится как шар.
В лесе мглистом,
С шипом, с свистом,
Вдруг шарахнется по веткам, под листами как пожар.
Смотрит в чаще, шарит, шарит,
В шапку метит, к шапке шасть,
Шапке надобно пропасть.
Где-то печка, что-то жарит,
Уж поест он, верно, всласть.

Словно шершень, весь шершавый,
Скалит зубы, Бес лукавый.
Ты, шайтан,
Верно, пьян?
Он хохочет, он щекочет,
Он со мной кружиться хочет,
Брызнул вспышкою огня,
Щип за щиколку меня.
Он, юродствуя, пророчит.
Взял старушечий салоп,
Человека бабьим – в лоб.
Убегаю, – настигает. Поспешаю, – яма, стоп.

Я стою в грязи по пояс.
Это – я?
Предо мною, в яме роясь,
Супоросая свинья.
В стороне – шалаш убогий,
Сверху – Месяц круторогий.
Сучья старые шуршат,
Мыши в щели шебаршат.
Старый Шут с зеленой рожей,
Весь ни на что не похожий,
Убежал.
И в лесу затрепетавшем
Он, конем, узду порвавшим,
За опушкой там заржал.

Тихонько, как змея,
Из ямы вышел я.
И в лес опять спешу,
Едва-едва дышу.
А там в стволах
Скребется страх.
А там в стеблях
Встает: «Ах! Ах!»
А там в кустах: «Шу! Шу!»
«Пожалуйте! Прошу!»