Константин Бальмонт - Том 4. Стихотворения

В день Сретенья зимы с весною
  Под снегом вздрогнула земля,
И, волю струнному дав строю,
Бродил я срывною горою,
  Весну грядущую хваля.
«Люблю! Как птица я с тобою!»
  Я пел второго февраля.

А в день за песнею девятый
  День Власья праздновали мы.
И дух мой, звуками богатый,
Смеялся, вольный и крылатый,
  При виде странной кутерьмы: –
Слуга зимы – мороз рогатый,
  Но сшиб наш Власий рог с зимы.

А там пойдет на Евдокию,
  А там и жаворонки к нам.
Я говорю: Не верьте Змию.
Верь в Солнечную Литургию,
  Весна лучом резнет по льдам,
И вешнюю вернет Россию
  Неизменяющим сынам.

В день Благовещенья нам зори
  Протянут свечи с высоты.
И на коне, как снег, Егорий,
В лугах, в лесах, на склонах взгорий,
  Засветит новые цветы.
Россия, расцветешь ли вскоре?
  Хочу, чтоб вся запела ты.

От постели к окну,
Чтобы слушать весну.
Как она за окном
Говорит соловьем.
«Кто со мной? Кто со мной?»
Среброкованный звук.
Со стозвучной весной
Знаешь смысл потайной
Всех тончайших наук.
«Кто со мной? Кто со мной?»
Ходы светов волной,
Ходы рыб в глубине,
Клады счастья на дне.
Звезд певучий узор.
И на всех, кто в бреду,
От лазури – убор,
От созведий – печать.
Вот сейчас я пойду
На «Ау!» отвечать.
Где мне встать в череду?
Где я радость найду?
Но кричит коростель: –
«Уходи-ка в постель!
Разве долю мою
И свою ты сравнишь?
Я тревожу всю тишь.
Я бегу и пою.
Ты лежишь и грустишь!»

Стропила, кровля, гребень, скат,
Чердак, весь дом, в подпольи клад.
Из труб к высотам голубым,
И днем, и ночью, всходит дым.
  В покоях зыбкая игра
  И золота и серебра.
  Во всем строении размах.
  Но в лик его заложен страх.
Немыя окна высоки,
На них резные петушки.
На кровле, утомляя слух,
Железный вертится петух.
  Чуть ветер к кровле припадет,
  Как будто лед разрежет лед.
  Чуть ветер сделает загиб,
  От петуха железный скрип.
Ворота вечно заперты.
В саду колючие кусты.
Вкруг сада – кольчатый забор,
Узлистых змей сплошной узор.
  В аллеях – только медный бук,
  И каждый сук – как выгиб рук.
  Сквозь темень листьев – крови след.
  Дерев зеленых в саде нет.
В конюшнях кони. Тихо там.
Лишь слышно ржанье по ночам.
Всю ночь там в конском скоке двор,
И топот, бег во весь опор.
  Но, чуть придет рассветный час,
  Малейший звук затих, погас.
  За целый день лишь черный дым
  Живет, всходя столбом густым.
За целый день, как молвь старух,
Железный скрип, скребет петух.
А ночью вновь, из края в край,
И конский храп, и песий лай.
  Кто строил этот странный дом?
  И кто живет, безумный, в нем?
  В ночи по лестницам шаги,
  К врагам спускаются враги.
Врага выслеживает враг,
Лукав цепляющийся шаг.
Крадутся, ждут, идут, следят,
И в остром взгляде тонет взгляд.
  Придет ли в жуткий дом восход,
  Законный Солнца оборот?
  Придет ли в царство странных бед
  Неукоснительный рассвет?
Средь обезумленных палат
Заговорит ли тайный клад?
Ворота вскроют ли простор?
Змеиный рухнет ли забор?
  Как вдоль дорог, при свете дня
  Прозрачен стук копыт коня.
  Как правда жизни хороша,
  Когда к душе идет душа.
И в медном буке, нет, не кровь,
А пурпур может вспыхнуть вновь.
И дуб, вещая, в свой черед,
Зеленым шумом запоет.

Степной орел присел на холмик, над ходом в землю – путь сурка.
Угрюм и зол. Все слишком близко. Он любит видеть свысока.
Смотреть привык он из далекой, спокойно-синей высоты.
А тут лишь пыль да трав зачахших горбом глядящие кусты.
Скрутившись, перекати-поле взметнется тут, подпрыгнет там.
Как будто узел змей иссохших за ветром мчится по пятам.
Была весна и было лето. Шумел прилет несчетных птиц.
Довольно он напился крови. Проворно падал сверху ниц.
Кому даны такия крылья, и зоркий взор, и острый клюв,
Тот в пасть вонзает когти с маху, с высот на нижнее взглянув.
Была весна и было лето. Цвела вся степь и вся земля.
Но Солнце выжгло все просторы, спалило море ковыля.
Недвижно-мрачен беркут серый. Не царский кус – степной байбак.
Мелькнет свистун и тотчас в нору, завидя орлий грозный зрак.
Не царский кус – пустая пташка, что вынырнет с своим «Чивит»,
И в никуда из ниоткуда летучей мышью улетит.
Но вот, на миг коснувшись пыли, он вспомнил вдруг свой нрав орла.
Раздвинул беркут тень излучин, раскрыл два мощныя крыла.
Гортанный клекот. Свист полета. И орлий дух горит светлей,
Наметив летом треугольник плывущих в небе журавлей.

Здесь гулкий Париж и повторны погудки,
Хотя и на новый, но ведомый лад.
  А там на черте бочагов незабудки
  И в чаде давнишний алкаемый клад.

Здесь вихри и рокоты слова и славы,
Но душами правит летучая мышь.
  Там в пряном цветеньи болотныя травы,
  Безбрежное поле, бездонная тишь.

Здесь в близком и в точном расчисленный разум,
Чуть глянут провалы, он шепчет: Засыпь.
  Там стебли дурмана с их ядом и сглазом,
  И стонет в болотах зловещая выпь.

Здесь вежливо холодны к Бесу и к Богу,
И путь по земным направляют звездам.
  Молю Тебя, Вышний, построй мне дорогу,
  Чтоб быть мне хоть мертвым в желаемом там.

Я Русский, я русый, я рыжий.
Под Солнцем рожден и возрос.
Не ночью. Не веришь? Гляди же
В волну золотистых волос.

Я Русский, я рыжий, я русый.
От моря до моря ходил.
Низал я янтарныя бусы,
Я звенья ковал для кадил.

Я рыжий, я русый, я Русский.
Я знаю и мудрость и бред.
Иду я – тропинкою узкой,
Приду – как широкий рассвет.

Волнуй себя, яри себя, свирепь,
Напрасная сумятица столицы, –
Тебя сильней полет единой птицы,
В чьих крыльях власть, и страсть, и мощь, и крепь.

Ковыль свою качает благолепь,
Прилетных журавлей кричат станицы, –
И дух читает вещия страницы
Из книги, называющейся степь.

Тускнеет мысль в задымленном вертепе.
В безбрежном – для души додневный знак.
Под крышей все не то и все не так.

В ограде – в аде. В душном доме – в склепе.
В безгранном разверзает дух свой зрак.
И вот плывет. За голубыя степи.

Травы расцветали,
Травы отцветали,
Травы доцвели.
В ветре закрутились,
Скомкались в пыли.

На степи дордевшей,
Тускло пожелтевшей,
Посвист ветровой: –
«Ты ли это, ты ли,
Смех и радость пыли,
Стебель неживой?»