Константин Бальмонт - Том 4. Стихотворения

Круглое сцепленье,
Лепь и шорох тленья,
Те же сны не те.
Миг предельный в доле,
Перекати-поле,
Пляшет в пустоте.

С тихим вечером в разладе
Как душою быть могу,
Если я в вечернем саде –
На заветном берегу?
  День уходит – как предтеча.
  С отсеченной головой,
  Что до Ангельскаго Веча
  В бездну бездн – идет живой,
Самый Ирод в жутком чуде
Вдруг утратил все слова: –
На округлом рдяном блюде
Крестоносца голова.
  От нея уходят в Вечность
  Златокрасные лучи.
  Ночь готовит звездомлечность.
  Ты – гляди. И ты – молчи.
Саломея! Саломея!
Жадной пляске только час.
Только миг соблазнам Змея,
Крепче ткется звездный сказ.
  Тихий вечер – с Вечным в ладе,
  Клонит цветик чашу ниц.
  Ходит ветер по ограде,
  Как дремота вдоль ресниц.
Но иные есть ночные,
Ввысь глядящие цветы,
Что восходят неземные
До нездешней высоты.
  Вон их взбеги, спорь не спорь я,
  Спорь не спорь ты, говоря,
  От излучин лукоморья
  До криницы, где заря.
Листья, ветви, чащи, кущи,
Дремной чары перелет.
Громной силы в темной гуще
Ночью молния испьет.
  Опрокинулось – что было
  В многоцветных нитях дня.
  Тайновидческая сила,
  Не покинь теперь меня.
Тучек легкия кочевья
Впили красный виноград.
Вплоть до звезд растут деревья,
Стал земной небесным сад,
  Вечер к Полночи взнесенный!
  О, Предтеча вдалеке,
  С головою отсеченной
  В звездоблещущей руке!

Сомкни усталыя ресницы,
На то, что было, не смотри.
Закрыв глаза, читай страницы,
Что светят ярко там внутри.

Из бездны ада мы бежали,
И Море бьет о чуждый брег.
Но заключили мы скрижали
В недосягаемый ковчег.

Храни нетронутость святыни,
Которой перемены нет.
И знай – от века и доныне
Нам светит негасимый свет.

Когда ж ягненок с волком рядом
Пойдут одну зарю встречать,
Вдруг разомкнется нам над кладом
Теперь сомкнутая печать.

Мне снилось высокое облако,
Над ширью равнины загрезившей,
Оно разросталось, взлелеяно
Дыханьем раскидистых гор.
Объемом плавучаго острова
Оно возносилось округлое,
Руно возросло белоснежное,
Грозы подвенечный убор.

Мне снилось лиловое облако,
Готовое тешиться брызгами.
Над ширью равнины проснувшейся
Обрушился взрывами гром.
И вылилось целое озеро,
И капли алмазныя прыгали,
И таяла ткань белорунная,
Грозы опрокинутый дом.

Мне снилось разъятое облако,
Пронзенное гордою радугой,
Над ширью равнины ликующей,
Над четкими гранями гор.
Возженье молитвы пред образом,
Дороги цветистыя радуги,
Светильники с душами дружные,
Земли и небес договор.

В тайге, где дико все и хмуро,
Я видел раз на утре дней,
Над быстрым зеркалом Амура.
Тринадцать белых лебедей.

О, нет, их не тринадцать было,
Их было ровно двадцать шесть,
Когда небесная есть сила,
И зеркало земное есть.

Все, перваго сопровождая
И соблюдая свой черед,
Свершала дружная их стая
Свой торжествующий полет.

Тринадцать цепью белокрылой
Летело в синей вышине,
Тринадцать белокрылых плыло
На сребровлажной быстрине.

Так два стремленья в крае диком
Умчалось с кликом в даль и ширь,
А Солнце в пламени великом
Озолотило всю Сибирь.

Теперь, когда навек окончен
Мой жизненный июльский зной,
Я четко знаю, как утончен
Летящих душ полет двойной.

В чертог Зимы со знаком Козерога
Вступило Солнце. Выпит летний мед.
Полет саней. Вся бархатна дорога.
Теченье рек замкнулось в звонкий лед.

Кора дерев, охваченная стужей,
Как дверь тюрьмы, туга и заперта.
Дом занесен. В нем долог час досужий.
В узорах окон звездный знак креста.

В трубе – орган. В нем ветром нелюдимым
Размерно сложен сумрачный хорал.
Дух солнечный восходит синим дымом,
Костер стодневный жарко запылал.

В березе белой солнечная сила
Запряталась, чтоб нас зимой согреть.
И пламя в печке пляшет цветокрыло,
Текучую переливая медь.

Задремал мой единственный сад,
Он не шепчет под снегом густым.
Только вьюга вперед и назад
Здесь ведет снегодышащий дым.
  Ты куда же стремишься, метель?
  Зачинаешь, чтоб вечно кончать.
  Ты для ткани какой же кудель
  Раскрутила – скрутила – опять?
Я по дому один прохожу,
Все предметы стоят в забытьи.
От бессмертных полей на межу
Смотрят в прошлое мысли мои.
  Высоко – далеко – небосинь,
  Широко – широчайший простор.
  Занавеску в душе отодвинь,
  Рассвети мыслевнутренний взор.
Ты не сделал с собой ничего,
Что бы сердцем не сделал опять.
Отчего же кругом так мертво
И на всем снеговая печать?
  Только дымно мерцает свеча,
  Содвигая дрожащую тень.
  Только знаю, что жизнь горяча
  И что в Вечность проходишь ступень.
Отчего же, весь снежный, мороз
Наковал многольдяность преград?
Нет ответа на жгучий вопрос.
Задремал мой таинственный сад.

Что там в затишьи зеленых зыбей?
Между стеблями горящий клочок.
Зелье колдуньино, дикий репей,
  Ведьмин зрачок.
Все задремало. В лесах полутьма.
Только не дремлет Хозяин вверху.
Млеет под пнями кошачья дрема.
  Росы на мху.
Сон да дрема на кого не живет?
Только бессонны зеницы совы.
Правит седая бесшумный полет
  Сверху травы.
Правит, направит, приметит, возьмет.
Сонная одурь. Весь сон не испит.
В синей стрельчатке скопляется мед,
  Влит и разлит.
Ломок камыш. Серебрится излом.
Чаша кувшинки в ночи заперта.
Лес затянулся зеленым стеклом.
  Дым от куста.
Где это деется? В сердце ль? Во сне ль?
Кто это? Что это кроет огнем?
Зовом приснившимся кличет свирель: –
  «Вместе уснем?»
Дышет дрема. Обступил полумрак.
Срок восполняется. Зреет черед.
Ведьмино зелье. Колдующий зрак.
  Видит. Возьмет.

Чую, сердце так много любило,
Это сердце терзалось так много,
Что и в нем умаляется сила
И не знаю, дойду ли до Бога.
  Мне одно с полнотой не безвестно,
  Что до Чернаго нет мне дороги,
  Мне и в юности было с ним тесно,
  И в степях размышлял я о Боге.
Гайдамак необузданной мысли,
Я метался по Дикому Полю.
Но в лазури лампады повисли,
В безрассудную глянули долю.
  До какой бы ни мчался я грани
  На какое б ни ринулся место,
  Мне Звезда засвечалась в тумане,
  Весь я помнил, что видит Невеста.
Отшумели, как в сказке, погони,
Больше нет мне вспененнаго бега.
Где мои распаленные кони?
У какого далекаго брега?
  По желанным пройду ли я странам?
  Под пророческим буду ли Древом?
  По моим задремавшим курганам
  Только ветер летает с напевом,
И вращенье созвездий небесных
Подтверждает с небеснаго ската,
Что в скитаньях моих повсеместных
Лишь к Одной я желаю возврата.