Константин Бальмонт - Том 4. Стихотворения

Левую руку прибили гвоздем,
  Правую руку другим.
Ранили сердце, и пламени в нем,
  Не к кому крикнуть: «Горим!»

Все мои братья убийства хотят,
  Братья на братьев с ножом.
Каждое слово – сочащийся яд,
  Что мы ни скажем, солжем.

Красное зарево зыбится там,
  Белое марево тут.
Как же найти мне дорогу к цветам?
  Бешенством дни не цветут.

В рваных лохмотьях, в дыму без конца,
  Бьется ослепшая Мать.
Страшны личины родного лица,
  Жутко забыть благодать.

Вызови влагу, ударив утес,
  Верный расцвет возроди.
Сын к тебе тянется, белый Христос,
  С красною раной в груди.

Ты подстерег меня в минуту крайней пытки,
Когда один, душой, я с небом говорил,
А листья падали, и золотые свитки
Ложились на земле пред усыпленьем сил.

Ты подстерег меня, как добрый брат, который
Увидел издали тоскующую тень.
А осень зыбила предзимние уборы,
И был нам братский миг – души к душе ступень.

Зиме судьба дала красивого предтечу: –
Мгновенье тишины, пришедшей в должный срок.
Я светлою росой обрызгал нашу встречу,
И отдаю тебе осенний мой цветок.

С кем мне говорить? С неверным иноверцем?
С ним, кто сеет смерть, пожар по городам?
Нет, с одним моим пустынно-нежным сердцем,
Сердца моего врагу я не отдам.

С кем же говорить? С слепцом? С единоверцем?
С ним ли, кто Судьбой уловлен в западню?
Нет, с одним моим, тоской сожженным, сердцем,
Сердцу моему вовек не изменю.

Бесконечны снежные поляны,
Горы, степи, хмурые леса.
Ах, я знаю солнечные страны,
Видел голубые небеса.

Индия, Ниппон, Самоа, Ява,
Знавший Фараонов, мощный Нил,
Обо всем, что в мире величаво,
Я любовно память сохранил.

Есть повсюду праздники живые,
Вольный путь свершает красота.
Но страна, где я любил впервые,
Более не прежняя, не та.

Разломилась гордая твердыня,
Разорвалась радостная связь,
Где цвели просторы, там пустыня,
Где был труд, там брызжет кровь и грязь.

Умерли. Замучены. Убиты.
Или смотрят в мерзлое окно.
И Луна струит им хризолиты,
Но смотрящий стынет, пал на дно.

Где моя любимая? Жива ли?
Все ли в мыслях ласковых со мной?
Я в соленых брызгах, в диком вале,
Он напрасно встал над глубиной.

Я был каплей между капель водных,
Строивших приливную волну.
Праздник душ среди пространств раздольных,
Он ушел в какую же страну?

Совершилось древнее заклятье: –
К четырем ушедшие ветрам,
Косо друг на друга смотрят братья,
Горе тем, кто свой оставил храм.

Мне нигде нет в мире больше места,
В каждом миге новый звон оков.
Приходи же Белая Невеста,
У которой много женихов.

Но доходит голос издалека: –
«Подожди, не твой еще черед,
Путь свершай, не упреждая рока.
Белая Невеста всюду ждет».

Хватит ли последнего усилья
Подойти к заветному ключу?
Из тоски скую себе я крылья,
И к желанным в бездну улечу.

Снежный сон от края и до края
Безоглядно стынущей страны.
Кто-то ходит, кровью окропляя
Бесконечность белой пелены.

  Чья-то тень, огромна и безлика,
  Сеет в снеге красные цветы.
  Вырастут они, и смотрят дико
  В холоде взметенной темноты.

Отцветут, и лепестков багряных
Много на запятнанном снегу.
Пляшет вьюга. Свищет в плясках пьяных.
Я смотрю. Я жду. Я стерегу.

  Знаю. Это час для привидений.
  Но Луна, узнавшая ущерб,
  Ждет своих назначенных мгновений,
  Выточит для оборотня серп.

Голову у оборотня срежет,
Выпустит еще свою метель,
Хлопья снега нового разнежит,
Всюду будет белая постель.

  Вся земля задремлет в сне заклятом,
  Чтоб весной, взглянувши в небосклон,
  Прошептать, упившись ароматом: –
  «Я спала. Мне снился страшный сон».

Ты золотая хризантема,
И черный ирис – милый твой.
Мое живое сердце немо
От тяжкой скорби мировой.

Вы оба к нежному расцвету
Раскрылись ласковой душой.
Но я устал бродить по свету,
Мне грустно в радости чужой.

Ты золотая хризантема,
И дружны в цвете два цветка.
Но мыслям тяжело от шлема,
В усталом воине тоска.

Прошли веселые ловитвы,
Умолк мой звучный гордый рог.
Я лишь обломок долгой битвы,
В которой победить не мог.

Нарядный город, бывший торжеством,
Стал рамою исчезнувшей картины,
Где был поток, ленивый глянец тины,
И смерть везде, где был огонь в живом.

Гроза пришла. Такой был гул и гром,
Что все упали наземь властелины.
И руки убивали. Гнулись спины.
Хребты ломались. Разум пал ничком.

Взыграла ярость пламени и дыма,
И все свое народ мой сжег в огне.
Сто миллионов – в пропасти, на дне.

Но кликнут к Богу, как пойдет Он мимо.
В моей стране беда неисчислима,
К твоей стране беда идет вдвойне.

Где больше жертвы и беды,
  Там ближе к правде дух.
Огонь единственной звезды
  Узнал с земли – пастух.

Где беспредельна нищета,
  Там слышит песню слух.
И в мире выросла чета,
  Встает второй пастух.

Где свет в душе, там кроток вздох,
  Мечтает сердце вслух.
С звезды глядит на землю Бог,
  И третий встал пастух.

Дрожит глубокий небосклон
  От лучевой игры.
И в скудных яслях дышет Он,
  Кто поведет миры.

В предельной бездне взвеян страх,
  Мрак, смотрит из норы.
Но в них, в притихших пастухах,
  Грядущие миры.

С звезды к душе хрустальной звон,
  Так ключ бежит с горы.
Кто верит, с теми вечно Он,
  В Ком жизнь и все миры.

Я шел и шел, один, в снегу.
Еще живу – с какой же целью?
На чуждом диком берегу,
Свистящей схваченный метелью,
Иду, и больше не могу
Вверяться цепкому морозу.

Но вдруг, на взвеянных снегах,
Я алую увидел розу.
Чья кровь на этих лепестках?
Чья мысль? Чья жизнь? И сон? И страх?
Какой души долготерпенье
Дождалось вьюжного цветенья?
Не знаю. Но в чужом краю
Всем тем, кто сердцем любит пенье,
Я эту розу отдаю.