Николай Векшин - Полёт шмеля (сборник)

В объятьях наши ноги. Бесконечно
Венчаемся в глубинах на груди.
Цветок груди, зализанный сердечно,
Под шлейф у звёзд с губами позови!

Я энергетику любви
Когда-то выставил на холод.
Она замерзла. Се ля ви!
Что от неё осталось? Голод.

Я грозой слегка побушевала.
Не молчи же, милый! Вот кровать…
По тебе я крепко так скучала,
Что пора тебе меня обнять!

«Мы выступаем до зари, пугая росы.
От зверства пьяные внутри. И вянут розы.
Считают мхами ноги километры до привала».
– Подруга, ты не с бодуна ль всё это написала?

Колокольчик упрямо звенит.
Открываются двери у сердца.
Упорхнул незаметно пиит.
И у сердца захлопнулась дверца.

Я рубанул тебя любовью:
Душой разрезал, аж до глубины.
Я очень нежно сделал тебе больно
И по колени утопил в любви!

Выстрел звуком вошёл прям в ключицу.
Серый дернулся и затих.
Ах ты охотница-самка, убийца!
Не хочу к тебе на воротник!

Ну, а летом я с приветом,
Потому что бабы все
Оголяются. При этом
Липнут мухами ко мне.

Пакля лезет из щелей.
Дранка отвалилась.
На фиг мне твоя постель!
Песенка сложилась.

Ты гладишь бёдра мне рукой
И грудь ощупываешь мягко.
В нутро проник. И я ногой
Пишу стишок теперь украдкой.

Во Франции в далёкие года
(Ведь женщины там жили и тогда)
Одну открыли истину французы:
Приходит женщина – приходит и беда,
И падает на голову звезда,
Поэта стимулируя, как Муза.

Во мне горят в ночи
Желанья страстные.
Иди ж ко мне, моя любовь,
Огнеопасная!

Я из темечка выдумал что-то.
И догадка мне спать не даёт:
Хвост не надобен мне, обормоту,
А павлину он вид придаёт.

Проползает в марте черный кот
Между двух экстримовых проталин.
Шарфик с шеи филин уберёт —
Соловьем споёт. Но ведь едва ли
Клином улетят они вдвоём,
Задрожав весенним предвкушеньем.
О былом Сибирский мозг поёт,
Стих спасая спиртом вдохновенья.

Лечи меня стихами про любовь!
Нежней анестезии не бывает.
Отдамся я на лестнице из слов,
Под стуки каблуков воспоминаний.

Тобой, как гриппом я болею,
Сгораю в пламени костра.
Хоть ты – мираж, но я сумею
С тобой согреться навсегда.

Коль закипает в лужах талая вода,
То, значит, ливень был обычным кипятком.
Зимой и летом хлещет декаданс
Стихом про эшафот и автопром.

Не стройте поэту-брюнету ловушки!
Потеют постели. Твердеют слова.
Пиит, камер-юнкер! Воспет был тут Пушкин,
Бездонный язык и музык. Чудеса!

Котлеты поджарить не стих сочинить.
Где смысл, если нету покушать?
Рождается очень глубокая мысль:
Писать надо чуточку лучше.

Написать о любви? Напиши.
Я подушку не стану похабить.
Над стихами, читатель, не ржи.
Двадцать лет в пылких чувствах я занят!
Напишу о любви я главу.
На Стихире её прочитают.
Я устало на рецки кивну.
Маловато, однако же, баллов!

Пролетаю мимо всего
На коньках по планете из книжек.
По гиперболе падаю вновь.
Март! Отброшу коньки и – на лыжах…

Как ворвалась одна красотка
потоком строф,
так и ушла,
рифмуя строчки
про свой любоф.

Ах какая у меня широкая душа!
Я хороший и могучий. Ни шиша
Не прощаю никого и ни за что,
Оттого что все вокруг меня – дерьмо.
Руки, ноги – это всё, что есть у них.
Я гуляю по столице средь страниц.
Ах, Москва-столица очень хороша!
Как чудак, я сочиняю для гроша.

Вибрирует крик гортанный
Среди голубых. Орфей!
Певец ты немного странный.
А в тундре рога длинней.

Я утоплю зимой в тебе весну.
Я щебет подарю и зелень лета.
Коль не ответишь – я стишком взгрустну.
Печальна доля Музы и поэта!

В одиноком алькове вторая подушка лежит.
Она станет любимой моей изголовьем.
Не похабить искусство! Вот так, только так надо жить!
Я пишу эти строки, сгорая от чувств поголовья.

Болтали птицы иностранно,
Взмывала стая голубей,
И, севши прямо на беретку,
Свистел свистелью свиристель.
И дефилировал с подругой
Линялый озорной беляк,
И воробей летал по кругу,
Но в лужу сесть не мог никак.

Он стоял, словно пламя —
Монумент Ильичу,
Возвышаясь над нами.
Я с ним слиться хочу!
Как сожгли Хиросиму,
Так спалили его.
И горел ярко мрамор
На вожде и пальто.
Шлю фашистам проклятья.
Начинаю войну.
Мне читатели – братья.
Всех стихами убью!

Если я двадцать лет из своих двадцати одинок,
Значит, нет никого-никого со мной рядом.
То ли я не созрел? То ли Дьявол наметил мне рок?
Проведу эту жизнь не назойливо, строчки корябав.

Спутаны волосы, пряди,
Космы, власы шевелюр…
Утром тут сумрак наряден.
Чуток анчутка. Сё – сюр!

Оголенного провода электрошок
предназначен не тем, кто погиб.
220 вольт дернет – как хорошо!
Только, богиня, попрошу: без обид.

Ты сидишь за моею спиной.
Уж две ночи угрюмо молчишь.
Разговор ни о чем, милый мой,
Ты слезою своей окропишь.

Мериканцам никак не понять,
Как колоть на груди купола.
Им рубаху на попе не рвать!
Их похмельная рожа трезва.

Амурных дел вершитель Купидон
Дюймовочку пленил у Снежной Королевы.
Он лил ручьем елей и строчек перезвон,
И шлейф утех воткнул в свои напевы.

Только визг голодных собак
Прям у башен родного Кремля
Не даёт мне уснуть, ну, никак.
И кропаю стишок «тра-ля-ля».

Я вижу тишину
Через своё окно.
Я трону тишину
И затворю окно.
И сразу тишина
Отпрянет от окна.
И снова тишина
Отчетливо видна.

Вначале было сломано ребро.
Бог плоть нарезал, прямо по лекалу.
И из Адама что-то потекло.
Возникал Ева. Прошлого не стало!

Распахнула я утром окно.
В сердце солнце вонзило свой луч.
От того я живу и дышу,
Что язык мой велик и могуч!