Андрей Вознесенский - Ямбы и блямбы

Что такое смысл караизма?
Он двоякий, как коромысло.
Караим – это крик «Горим!»
с утверждением: «Караим!».
Корни Крыма кричат из тьмы:
«Караимы мы, караимы мы!»
Караимы жили богато,
как буржуй на красном плакате.
Пробавлялись все кораблями.
Население прибавлялось.
И, достигши своих высот,
опустилось до 800.

…Я видал их во рву в Симферополе,
там, где немцы евреев гробили.
Попадались и караимы.
Сашка, бледный, стоял над ними.
Русский парень жалел о целости,
сняв с костей золотые челюсти.
И величественная, немыслимая,
словно связка «любовь – морковь»,
украинская и караимская
в США Ткаченко взметнулась кровь!
Облака проплывали мимо –
караимы мы, караимы.

Я ему был дружбаном и «богом»,
разговаривали с ним о многом –
он сидел до конца в ПЕН-центре,
чай заваривался погуще,
двумя пальцами мял он цедру,
как пинцетом берут лягушку.
Говорили о воле и чести,
как в купе провезти винчестер,
и о бунинских «Снах Чанга»,
и как трахнул он англичанку
в баре, говоря без акцента,
о гостях на конгресс в Виченце,
и как прятал больного чеченца,
о караимах, о карме…
Слов нет – верхний слой.
Будто кто-то элементарно
здесь подслушивал нас с тобой.

У Ткаченки был крут характер:
сам восставший и сам каратель.
Предавал, страдал и закладывал –
только всё это ради адовых
сумасшедших своих идей:
из плейбоя глядел плебей.
Это знали мы и прощали
за караимскую карму печали.

Погрустневший и погрузневший,
он, дожёвывая землянику,
мне сказал: «Я три дня не евши –
караимам закончил книгу.
Эта рукопись математична,
я хочу, чтобы знал народ,
как бывает – из тыщи тысяч
получается восемьсот.
В непочатый край мы попали…
И в кармане нет ни рубля…
Непечатная карма печали
охватывает меня.
Вот вам рукопись. Всё шикарно,
если звукопись помнит карма».

Облака проплывали мимо –
караимы мы, караимы.
Из Пармы на Минусинск?
Формула кармы: 800 – х

Нашли его в запертой даче –
остывшее тело нашли,
принюхиваясь по-собачьи,
в ветхозаветной пыли.
Сашка лежал у стула,
с оттопыренной губой –
наверно, душа рванула,
забыв рот закрыть за собой.

Давай помолчим. Давай посидим.
Формула караимства осталась: 800 – 1

Ну куда же ты, Сашка?
Задержись!
Кто разбил недопитую чашку,
называемую – наша жизнь?
Может, так вот снимает стружку
родительская любовь?
Нельзя с украинской юшкой
мешать караимскую кровь.
А может быть, это быдло,
кому ты ответил: «Ша!»?
Может, душа забыла,
как я обозвал тебя «США»?..

Наверное, сдали нервы.
Возраст. Но возраста – нет.
Поэт – это только первый.
Не первый же – не поэт.
Все женщины-недотроги
готовы тебя убить,
протягивая через дороги
машине стальную нить.
А может быть, парикмахер
вчера тебя обкарнал?
Решил ты: «Ну вас всех на хер!
Имел я ваш карнавал!»

А мы и не ожидали,
что ты сорвал тормоза…
Караимская муза печали,
стыдясь, отвела глаза.

Живём летально,
живём расхристанные –
сверкая кармой,
летает Истина.
Летает, голая,
над нашими креслами,
задевая головы
своими чреслами.
Скорость – крейсерская.
Летят мысли –
свободные,
крейцеровские,
караимские!

Поздравляю гостей ПЕН-центра
с чистым экспериментом:
на вас смотрит портрет со стенки
кисти нашего Кватроченто.
Непонятно, но не бездарно.
Это – первый генсек ПЕН-центра
Александр Петрович Ткаченко.
Но без кармы.

Ира иррациональна, Ирка ирреальная,
вот она потеха, вот он цирк!
Организовали фирму интернациональную
с сумрачной кликухою «СИЗИРК».

Фирма расширяется, акции расходятся,
только не до красных и чёрных икр –
девочки ширяются, стонет безработица,
обо всех заботится фирма «СИЗИРК».

А в домах красуются телексы-скелеты.
Нынче всё читают наоборот.
Весь народ на улице, как на пляже летом,
но «СИЗИРК» считает, что он – народ.

Кинул Дерипаска миллиарды баксов,
но в ответ послышался львиный рык…
Если бы мы дома знали палиндромы,
вмиг расшифровали бы тебя, «СИЗИРК»!

Штабс-капитан Рыбников –
японский агент влияния.
Композитор Алексей Рыбников –
Божий агент вливания.
Православный духовной культуры
в век Беслана и конъюнктуры.

Вводит Моцарта и Штокгаузена
в маломощные наши пакгаузы.
Вводит музыку литургии
в сердца русские и другие.

Да здравствует волевая
сила рыбниковского вливания!

Лес – заложник грибников.
Но Алёша Рыбников
собирает грибы-целебники.
Этим Рыбников похож на Хлебникова.

Россия завершала передел.
«Триумфом» не охваченные авторы
обиделись. Зал ЦДЛ гудел:
«У-у-у, “триумфаторы”!»

И женщина (как Бонапарт, треух
не снявший после краха трафальгарского)
смирила зал. И я добавил вслух:
«Ты – триумфаторка!»

Ты триумфально собрала
круг, согревавший руки, точно муфта.
Организаторша тепла,
мы люди твоего «Триумфа».

Анализируя, мы связь разрубим
меж вечно женственным
и высочайшим честолюбием
самопожертвования.

«Триумф» – мужчина, не дитя.
Вне окрика и всяких сплетен
он может сам спасти себя,
Ромео семнадцатилетний.

Когда же подошёл наш край,
сказала ты без слёз со стонами:
«Гуляй,
поэт, на все четыре стороны!»

Вновь запретят иль в кухню возвратят?
Тебе чужда идея фартука.
Скажу, как и 17 лет назад:
Ты – триумфаторка!

Мне фатерланд – свобода для пера.
Я расстегну свой воротник – для топора.
Жизнь хороша без фальши и без патоки.
Прости меня. Но время – страшный фактор.
И никогда я не был триумфатор
для триумфаторки!

Там, где воздух целебен
без палящего зноя,
состоялся молебен,
где молящихся – двое.

Я от этой молитвы
помню самое малое:
липа белая
лифтом
к небесам подымалась.

Далеко-далеко,
где Шарло де Лакло
зачитался «Опасными связями».

Далеко-далеко,
там, где стиль арт-деко
сочетался с этрусскими вазами.

Далеко-далеко,
где туман – молоко
под лиловыми русскими вязами…
Где моя Медико?
В холодящем трико,
босоножки с грузинскими стразами?