Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

О, Ганя милая! О, средство от влюбленья —
Крапива! — я уже упоминал о вас.
Зеленый гимназист, вздыхая по-тюленьи,
Слова признания шептал я много раз,—
Их слушали одни мои стихотворенья.
Заветные листки от посторонних глаз
Я всячески берег и вновь писал, пылая…
Ну, словом, я познал тебя, любовь святая!

И каждый знал любовь, ее истолковав
На собственный манер. Но что ж она такое?
Мелькнувший птицею узорный ли рукав,
Или мгновенный взгляд, объявший вас тоскою,
Иль вдохновение, иль глупость, — каждый прав,
Когда он говорит и это и другое:
Любовь — всех образов и всех понятий смесь,
В коротком слове том словарь огромный весь.

Вечерний час. Теплынь. Журчит вода живая.
И с лейкой девочка опять передо мной,
Похожая на всех и вместе с тем другая,
Такая милая… Как в дымке голубой,
Она склоняется, левкои поливая.
И это — дальнее — мне кажется канвой,
И вышиты по ней не сон, не сновиденье,
А чувство первое — бессонница, томленье!

О гимназисточка! Как мне забыть твой дом!
На Благовещенской жила ты рядом с нами.
Благодарю тебя за всё, что мы зовем
Беседами без слов, безмолвными речами.
Благодарю тебя за каждый жест, в каком
Вся отразилась ты. Как я хотел губами
Прильнуть к твоим губам! Да только — вот беда:
Мы не были с тобой знакомы никогда…

Умчалась тучка вдаль, но влажный след остался
(Да это Лермонтов!). Твой образ сохраня
В воспоминаниях, я снова им предался.
Родные кто мои и как зовут меня,
Не узнавала ты. Я тоже не справлялся
Об имени твоем и кто твоя родня…
Влюбленным — заполнять подобную анкету
Ни милой девочке не надо, ни поэту!

Старушка милая (увы, — мы старики!),
Очки свои надев, вы, может быть, прочтете
Писания мои до этой вот строки,
И всё поймете вы в лирическом отчете,
И сразу вспомните те дни, что далеки,
И станет страшно вам, и грустно вы вздохнете,
И вам покажется: вы — девочка и вас
Левкой к себе зовет в вечерний теплый час.

И, может быть, мой сын, повитый дымом боя,
Товарищ неплохой и доблестный боец,
Вдруг с вашей дочерью, такою молодою,
Случайно встретится, и трепет двух сердец
Подслушает земля. (Она и нам с тобою
Дала и свет и цвет, и в ней мы свой конец
Когда-нибудь найдем.) Так будь благословенно
Всё то, что молодо, всё, что, как жизнь, нетленно!

Джон Припс из Лондона, иначе Припаяй,
Учился там же, где и ваш слуга покорный —
Создатель этих строф (фамилию читай
На титуле мою). В пятнадцать лет бесспорный
Вполне законченный подлец и негодяй,
На пакость всякую он хлопец был проворный,—
Сказал бы так о нем полтавский наш Марон [147] Марон — Вергилий; полтавский Марон — Котляревский, он говорит об Энее: «удавсь на всеє зле проворний». ,
То был шекспировский — в миниатюре — Джон [148] Сэр Джон Фальстаф — персонаж Шекспира, гуляка, распутник, обжора, гениальный враль. .

Вот этот самый Джон однажды в бакалее,
Где заправляла всем толстенная «мадам»,
Минуты скоротать решил повеселее —
Как сам он говорил, «устроил тарарам»:
«Тупица»-гимназист с ним был, и, черта злее,
Джон Припс схватил его, крича: «Пошел к чертям!» —
И в бочку, мирный сон нарушивши селедок,
Товарища всадил, и ржал весь околоток.

Так «золотая» та резвилась молодежь —
Лишь по названию знакома вам такая.
Гимназию мою простой не назовешь,
И частная была она, и дорогая,
И либеральностью прославленная всё ж!
Бывало, буржуа сыночка-шалопая.
Родное дитятко, лишь время подойдет —
Учиться прямо к нам в гимназию везет.

Паныч Флерковский был сродни дворянам, верно,
Которые родню Тараса на щенка
Меняли невзначай. Чуть-чуть, но всё ж манерно
Себя держал паныч. Дворянского сынка
К себе романтика влекла неимоверно.
Он как-то застрелил корову лесника,
Сначала за нее билет дав сторублевый:
Назвал он зубром то, что было лишь коровой.

Ну, словом, целый ряд богатых панычей —
Сынков купеческих, дворянских, фабрикантских,
Как говорится, цвел в гимназии моей.
Каких тут не было забав и шуток панских:
Один топил котят, другой же дуралей
В коляске разъезжал отцовской, тот крестьянских
Дивчат обманывал, и знали все о том,
Что дом терпимости ему — родимый дом.

Но справедливость мне сказать повелевает:
Такой не вся была в то время молодежь.
С иными я дружил. Привяжешься, бывает,
Когда в товарище «изюминку» найдешь,
Что дружбы, может быть, секрет и составляет,
Чем мир, где мы живем, быть может, и хорош:
Мы тайну ищем в том, в чем тайны нет, что ясно,
Как, например, любовь, — но это и прекрасно.

Тот — житель города, а тот в деревне рос.
Но все мы числились среди друзей природы.
Весенний ветерок всем опьяненье нес,
Всех одинаково влекли поля, и воды,
И птичьих крыльев шум, и шепот трав и лоз.
Осеннею порой в дни золотой погоды
Встречала нас река, и влажный лес, и луг,
И милый мой Очкур, и добрый Каленюк.

В священном ужасе, исполнен нетерпенья,
Там мне шептал Зинько: «Вон утки! Бейте! Ну!..»
Багряный буерак в те сладкие мгновенья
Нам тайну древнюю поведал не одну…
Я попрошу у вас, читатель, извиненья, —
Я с нежностью свою собаку помяну:
Хотите, присягну, — мой друг четвероногий
Со мною разделял печали и тревоги.

Печалили меня иль тешили дела,
Но хоть мельчайшая была грустить причина —
Уж Зельма тут как тут: мне лапу подала,
Ласкается ко мне, в глаза мне смотрит — псина!
И кажется, она сказала б, коль могла,
Чтоб как-нибудь развлечь в печали господина:
«Я знаю, нелегко, но всё ж напасть пройдет!»
Как часто мне таких друзей недостает!

Меж деревенскими прошла и городскими
Забавами пора моих весенних дней.
Мой сын! Ты входишь в жизнь дорогами иными,
Но об одном прошу, — себе найди друзей
С прямыми душами, с сердцами молодыми,
Природу любящих, и город, и людей.
Ведь тот лишь человек, кто любит человека…
Прости мне афоризм, известный всем от века!

Учителям привет от их ученика!
Я с благодарностью о многих вспоминаю.
Хотя гулял иной под кличкой чудака,
Но передоновых [149] Передонов — действующее лицо в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес», отвратительный тип обывателя. меж ними я не знаю.
В один прекрасный день под перелив звонка
Класс снова поглотил живую нашу стаю,
И кто-то в этот миг вдруг крикнул: «Господа!
Словесник новый к нам!» — «В пенсне?»
— «И лысый?» — Да,