Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

Еще с Адамовых времен известно нам —
Слепая страсть для нас любой беды замена.
Денис Исакович во всем виновен сам:
Болячку запустил, а результат — гангрена.
И к киевским его теперь везут врачам.
Две операции, и ногу до колена
Врачи на третий раз отрезали ему.
Калекой он спешит к хозяйству своему.

Раз к потребиловке с утра сошлись крестьяне.
На деревяшке был Денис меж них. Купить
Им надо было кос (кончался май) заране.
И косы выбирать, о них судить-рядить
Все важно принялись. Калеке сердце раня,
Вдруг кто-то выпалил: «Тебе уж не косить,
Денис Исакович!» Собрание смутилось:
Слезинка по щеке Дениса покатилась.

Красавец, ухажер, работник хоть куда,
В руках которого коса сама косила, —
Теперь считался он пропащим навсегда,
Хотя и сбереглись душа его и сила.
Бывает так порой, что горе да беда
Калеку обозлят. Напасть не изменила
Дениса доброго. Я помню даже — раз
Он с прежней лихостью пустился было в пляс.

Там, смотришь, и косить он как-то наловчился
И умудрялся жать, хоть и с одной ногой.
Когда ж делец Рудой мудреную решился
Построить мельницу с турбиной водяной —
Денис Исакович к нему определился
В ночные сторожа: он в тишине ночной
Постройку сторожит, а лишь забрезжит — значит,
Не спать Денис идет, он на пруде рыбачит.

Я помню девятьсот четырнадцатый год…
Ох, и ловился же в то лето карп проклятый!
С мешочком на боку среди спокойных вод,
Как придорожный столб, дедок чудаковатый,
Бывало, всё стоит и с места не сойдет,
Одним желанием, одной мечтой объятый.
И вовсе тот дедок рассудок потерял,
Когда он рыбину так в фунтов шесть поймал.

С Денисом вместе мы приманку засыпали:
Пшеницу (мы ее варили) и горох,
Места на берегу мы рядом выбирали.
Бывало, воду лишь или прибрежный мох
Осветит первый луч, а мы из сизой дали
Приходим с братьями: встречает двух иль трех
Нас Каленюк Денис. Садимся. «Вот и ладно!»
— «Ну что?» — «Да есть один». — «А как велик?» —
«Изрядно!»

Лазурный, розовый среди зеленых трав,
Мой пруд и молодость — далекое былое —
И в грозные года (скажу и буду прав)
Не только лишь слова, а нечто дорогое.
За молодость свою, за вышитый рукав
(Он только раз мелькнет) — за это, столь родное,
Любую плату б дал, лишь было б чем платить…
Но что за счастье — карп? — вы можете спросить.

Смеяться можете, — меня Избави боже
Читателей моих смешливых уверять,
Что чувство рыбака с восторгом жгучим схоже
И что восторг его в одном словце — поймать!
Но помириться вам придется с фактом всё же:
Великолепный карп! Так, фунтиков на пять!
Подобных не найти, скитаясь по базарам,
Свой дорогой досуг истратите вы даром.

Рассветы, лето, пруд, разлитый широко,
Из Тулы мастера, с моими земляками
Затеявшие бой отчаянный в «очко»
В минуты отдыха на дамбе под кустами,
В окошке «инженер», зашедший далеко
В искусстве бранных слов, — вся эта перед вами
Рудого вотчина, вся эта сторона
Здесь «новой мельницей» звалась в те времена.

Да, у Рудого был сосед — сутяга рьяный,
И тяжба между них велась: неясный план
Какой-то «геометр» состряпал, видно, пьяный.
Пан Янушкевич был прелюбопытный пан,—
За версту перед ним седые стариканы
Ломали картузы. Один лишь из крестьян
Его держал в руках: свидетель этот лживый
Не брезговал в судах присягою фальшивой.

У Янушкевича бывал обычай крут:
В его владениях удить, стрелять — не пробуй,
Поймают сторожа и перцу зададут,
Иль Янушкевич сам пальнет с холодной злобой
В воришку из ружья. Раз к барину на пруд
Три паренька пришли с дырявым бреднем, чтобы
Страсть сердца своего хоть малость утолить:
Линей, да окуней, да карпов наловить.

Холодные деньки тогда уж начинались;
Зуб на зуб у ребят едва ли попадал,
Когда они в воде, как тени, продвигались
С сетями… Чей-то крик внезапно зазвучал:
«Ага, голубчики! Ну вот вы и попались!»
И Янушкевич их по шею в пруд загнал
Часа поди на два, стреляя дробью злою…
Хворали трое — все; в живых осталось двое.

И собственности страж, и честности оплот,
Он стал помещиком не слишком будто честно.
Именьем управлял не месяц и не год
Помещицы одной, и говорят, известно:
Он госпожу свою от всех земных забот
Избавил, отравив, — что в сказках лишь уместно
Про королевичей да королевен. Так
По-воровски он стал владетелем Кошляк.

А некий господин считался инженером
И делом мельничным в деревне заправлял.
Любитель пострелять, служа для нас примером,
Охотничьей порой он уток поджидал
На кровле мельницы и этаким манером
Вечерние свои досуги коротал.
Воздвигнув башенку на мельничном строенье,
Прославился навек он гордым тем твореньем.

Плотина, мельница, ракита — милый вид
Для сердца моего навек незабываем.
Хотя не молод я, но кто же запретит
Стихам моим цвести апрелем или маем?
От эха дальних лет (поэт так говорит)
Не прахом веет лишь, — мы в юность вновь вступаем
В воспоминаниях… Подобная строка
Лишь вечного брюзжать заставит старика.

Кто знал вечерние вот эти перелеты —
И радость на земле большую видел тот.
Блистают небеса от тонкой позолоты,
За точкой точечка по золоту плывет.
И окрик: «Не зевай!» — «Не прозеваю, что ты!»
И впился взгляд в крыло, туда, вперед, вперед…
Скажу, хоть убеждать не стану маловера,—
Однажды обстрелял [168] Обстрелять — набить больше дичи. Не надо, друзья, скептически ухмыляться: я сообщаю подлинный факт. я даже «инженера»!

Я память о тебе в душе моей таю,
Последний, может, год моей весны хорошей.
Как мне забыть ее! Ведь молодость мою
Не скроет от меня и старости пороша…
На перелете раз меж двух ракит стою,
На кровле ж «инженер», и слышу — письмоноша:
«Война с Германией!» — кричит ему и мне.
Так с «инженером» мы узнали о войне.

Тогда, в начавшейся не разбираясь драме,
Хотя в политике был «инженер» мастак,
Не замечали мы свинцовых туч над нами,
Не понимали мы, что это грозный знак,
Что буря близится, с громами и дождями…
Да что тут говорить! С людьми бывает так,
С крупнейшим знатоком былых веков бывает:
Он современности своей не понимает.