Алексей Дьячков - Игра воды. Книга стихов

Ставь мне удочку завуч, исправлю потом.
Как страна широка, мне покажет сурдó-
Переводчик. На кроссе физрук отталдычит,
Как шершав теплый воздух, и влажен, и дымчат.

Я пройду между прутьев решетки бочком,
Намочу ноги в луже. За душку очков
Я перо заложу. Накажи меня строго,
Если я не похож на индейского бога.

Как легко нашу речь, как сукно раскроить,
Оторваться от слова. И что говорить?
Как стекло выпадает, и выгнулась дужка,
Протирая, очки уронил потому что.

Я и сам объект насмешек, пустомеля, стихоплет.
Я забыл чего орешек из киножурнала тверд.
В белых сумерках больничных, – Сам дурак! – твердя себе,
Я заглядываю в лифчик симпатичной медсестре.

Выползая после каши в сквер с оградой из литья,
Я встречаю братьев наших, птиц на пене для бритья,
Бюсты мраморные, торсы, пустоту. Садясь в сугроб,
Я разглядываю воздух, выдох замерший, как тромб.

Ворс сырой, на шапке наледь, в щит пожарный вбитый гвоздь.
Избирательная память, помню все, что не сбылось.
От деревьев неподвижных тень длинней день ото дня.
Ржавый снег, железо крыши… Скоро выпишут меня.

Со скамьей фанерный столик, мы смеялись здесь с тобой.
Занесенный мглой терновник возле ямы выгребной.
Лопухи росли на вынос, куст шиповника дрожал,
И сирень, как дым, клубилась, пока ты не убежал.

Как я жил? – Во тьме катался. Сам с собою говорил.
С теплотою самурайской лист засушенный хранил.
Первый снег ловил за ворот. Дырку в инее прожег.
Но не всякий холод – холод, свет, сочельник, пирожок.

Ровный гул на дне колодца, час прогулки для землян.
Вереницу царедворцев лицедеи веселят.
Тишину оркестр не любит, я тебе опять пою.
Лиры, гусли, цитры, лютни повторяют грусть мою.

Приюти меня за сценой в черной яме слуховой.
Мой товарищ драгоценный, забери меня с собой!
Под пальто в кефирных пятнах, на воротнике значок —
Спрячь меня за голубятней в шалаше, мой дурачок.

Разбрелись по саду серны, филин ухает отбой,
Чтоб ушли досада, скверна, боль с надеждою пустой,
Чтоб, из ящиков и тары, из расколотых перил
Разведем костер когда мы, ты меня разговорил.

Выводил крючки и галки на бумаге я,
Сеял все, что приходило мне на ум,
Чтоб в итоге из отсева вышла магия,
Чтоб от музыки остался долгий гул.

То ложилась гладко вышивка, затейливо,
То не двигался стежок день ото дня,
Как легко проходит свет сквозь крону дерева,
Наблюдал тогда я, взгляд к окну подняв.

Выходил и топал вдоль заборов щелистых,
Поддевал ботинком мусор и листву.
И со мной делился светом день без щедрости,
Морося дождем холодным по лицу.

Тот же тополь, та же липа пожелтевшие
За окном меня встречали каждый раз,
Когда я, вернувшись, с медом чай помешивал
И глядел, глядел, не опуская глаз.

Думал, – ночь без тьмы проходит неужели, – я
И к окну задернуть шторы подходил.
Узнавал себя в рубашке в отражении. —
Вот он с поднятой рукой стоит один,

Вот, не двигаясь, у звуков улиц учится,
У шуршанья крон и шума редких шин,
Как еще одну глухую ночь, не мучаясь,
Не страдая, до рассвета пережить.

Утром гули из папье-маше и пропуски —
Слово съехало за поле, за края.
Это песня разошлась на речь и отзвуки,
Расползлась на строчки и каля-маля.

Размельчит для турки зерна утром мельница.
И с газетой подвернется черновик.
Разберу и перечту, и не поверится.
И скомкáю. И забуду в тот же миг.

Атрий с застольем. Изюм, финики, сыр и оливы.
Мясо ягненка, вина третий-четвертый кувшин.
Вот и еще один день – зимний, холодный, дождливый.
Если не вспомню всего, ты добавлять не спеши.

Я ведь, как Титий, теперь, морщусь, под моросью мокнув,
Доблесть играю и честь, щупая раны мои.
Если б не старая боль, я и комедию мог бы
С блеском сыграть для тебя, что ты там не говори.

Зря ли я каждую ночь бой страшный вижу подробно —
Вставших коней на дыбы, воинов дрогнувший ряд, —
Чтобы вернуться домой из материнской утробы
Снов, и приюта просить, Вакху справляя обряд.

Чтобы встречая друзей-однополчан на задворках
Форума – о лошадях, женщинах, слухах, рабах,
О чем угодно болтать в тени полуденной, только
Не о победе своей, и не о смерти в горах.

Чтоб в колоннаде стоять, молча лицо запрокинув,
Гарью святилищ дыша, слезы постыдные лить.
Чтобы впустую жевать всех предсказаний мякину —
Жребий не бросить уже. Прошлого не воротить.

В термах на теплых камнях я, от себя не очнувшись,
Спор о заездах возниц – сколько потрачено сил! —
Выслушал. Душу отвел на говорливом чинуше,
Не разделил с ним вина, хлеба с ним не преломил.

Банщик-мальчишка меня зря только ласково маслил.
Но не взаимность была – грубость – ответом моим.
Нет мне покоя нигде. – Что ж, не могу выйти разве
В хмурый запущенный сад, злиться, что сердце болит?

Слушать, как с цирком сбежал раб-казначей у кого-то,
Доблестной смерти моей должен был я вопреки.
И как в провинции бунт будто замыслил, когорты
Выведя, Тит, но уплыл вниз по теченью реки.

Под кипарисом меня встретив, ты спас от безумства,
От похотливых волчиц и от настырных юнцов.
Вывел двором, где во след ветка шептала стоусто:
Следуй безмолвно за ним, спрятав от ветра лицо.

К дому меня приведя, к старой моей голубятне,
Любящий моря волну, ты не оставил меня.
Может быть выпил со мной? Может быть выслушал? – Вряд ли.
Молча со мною сидел в сумерках долгого дня.

Можешь добавить теперь, есть что к пропетому если.
Или продолжить вином скрашивать скромный досуг.
Скоро светильник внесут, чтоб развернуться где песне
Было о наших годах. – Жаль ты на музыку глух.

Как на иконе, храм стоит раздвинутый,
И оба глаза лошади пусты.
Ломает школы, крест, забор и мирумир! —
Движенье на поверхности воды.

На кране Петр подкручивает винтики
И зубчатого диска носит нимб.
Узнав не по словам, а по наитию
Святого, отрок следует за ним.

Какой морзянкой заповедь повторит он,
Какой «Спидолой» разнесет слова?
Чтоб каждая собака подзаборная
Хозяина на стройке обрела.

Неси, апостол, слово нам под запись и
Под роспись под гравийный шелест шин,
Чтоб пахнущие лыжной мазью заросли
По колее бульдозер уложил.