Игорь Иртеньев - Повестка дна (сборник)

Сможет в это трудное мгновенье
Умягчить смятение умов
Только хоровое исполненье
Ранее разученных псалмов.

Но пока споемте для начала,
Вместо «Со святыми упокой…»,
«Во поле березонька стояла…»
– Три-четыре! И взмахнул рукой.

И взметнулась песня над столицей
Голубицей ввысь под облака,
И суровых инсургентов лица
Посветлели в этот миг слегка.

И толпа, что бешено орала,
Вдруг спустила пыл на тормозах,
И летели наземь либералы,
Утирая слезы на глазах.

– Чижик-пыжик, где ты, падла, был
В грозный час суровых испытаний?
На Фонтанке, сука, водку пил?
Трахал телок с друганами в бане?

Кокс тянул в мохнатую ноздрю,
Под столом ширнувшись для начала,
В час, когда последнюю зарю,
Хлебом-солью родина встречала?

Или голым на столе плясал
В «Маяке» с Ефремовым Мишаней?
Отвечай, пернатый. Что, приссал?
Ну так слушай, чмо, тогда ушами.

Тут игра серьезная пошла,
Собрались мы тут не смеха ради,
Тут у нас пудовые дела
День и ночь большие крутят дяди.

Мы тебе напомним, коль забыл,
Что бывает иногда по пьянке,
Где, когда, с каким заданьем был
Ты шестого мая на Фонтанке.

– Отпустите, дяденьки, меня,
Я ж для вас практически безвредный,
Мне бы только горстку ячменя,
Я всего лишь чижик-пыжик бедный,

Не губите молодость мою,
Дяденьки, на кой оно вам надо,
А уж я такого напою,
Что и сами будете не рады.

На днях я наблюдал из автозака,
В лучей закатных вычурной игре,
Как закатали мусора Бальзака,
Причем не просто де, но Оноре.

А вслед за ним в лучах последних солнца,
Ногою отоварив по балде,
Они упаковали и Альфонса,
Но в не привычном смысле, а Доде.

Отдавши дань традициям лицейским,
Которым с юных лет привержен был:
– Друзья, – я обратился к полицейским, –
Умерьте охранительный свой пыл.

Мы как-никак живем в столичном граде,
Среди цивилизованных людей,
Неверно лишь к уваровской триаде
Сводить многообразие идей.

В вас порча сталинизма не изжита,
Вот что я вам замечу, господа,
Того гляди вы и Андре так Жида,
Свинтите, как последнего жида.

Мне ваша импонирует готовность,
Отстаивать уклад исконный наш,
Но существует все-таки духовность.
Тут старший мне сказал: – Отзынь, папаш,

Коли не хочешь получить по репе,
То лучше м о зги не долби тут мне, –
И потянулся к той духовной скрепе,
Что у него висела на ремне.

Окончен бал, погасли свечи,
Смахнули крошки со стола,
Умолкли пламенные речи,
Не перешедшие в дела.

Все постепенно входит в норму,
На заданный выходит курс
И обретает снова форму,
Привычный цвет, знакомый вкус

Того кондового болота,
Что на одной шестой Земли
Посредством армии и флота
Мы углубляли, как могли.

Я не подвержен ностальгии
По затонувшему совку,
Пускай скорбят о нем другие,
Впадая в светлую тоску.

И пусть я шляпу не снимаю
В знак уважения к нему,
Но их хоть как-то понимаю.
Тебя вот только не пойму,

Когда ты в благородном раже
Пылаешь праведным огнем,
Хотя его не видел даже,
Поскольку не родился в нем.

А я не только в нем родился,
Но прожил сорок с гаком лет,
Пока вконец не убедился,
Что счастья в жизни нет как нет.

И не рассказывай мне басни
Про то, что не было прекрасней
Страны, чем твой СССР.
Я сед, а ты, приятель, – сер.

Я много знал людей хороших,
При этом столько же плохих,
Но так они друг с другом схожи,
Что различить мне трудно их.

Живут на свете – и спасибо,
Все остальное – ерунда.
А вы их различить смогли бы?
И как, скажите, если – да?

Минула страсть, и нет возврата,
И прежним клятвам – грош цена,
Ну что ж, невелика утрата,
Прощай, наперсница разврата,
Отныне лишь любовью брата
Могу любить тебя, жена,

И то лишь только временами.
К чему вся эта суета?
Ведь все, что было между нами,
Как то: недвижимость, счета,
Контрольные пакеты акций,
Что так досталось тяжело
И с чем так нелегко расстаться,
Куда-то раз – и все ушло.

Невероятно до смешного,
Был целый мир – и нет его,
Вдруг ни заводика свечного,
Ни пароходика речного,
Ни даже клубика ночного –
Ну абсолютно ничего.

Зато как славно и легко нам,
Поди-ка с нас чего возьми,
Ведь мы чисты перед законом,
А также Богом и людьми.

Полураздетые, босые,
Мы ваша совесть, честь и власть.
И пусть клеветники России
Навек свою захлопнут пасть.

Сегодня умер скверный человек,
Изломанный, завистливый и злобный,
Он обливал помоями коллег,
Но сочинитель был весьма способный.

Талантливый, мне скажут. Может быть…
Эпитеты оставим некрологу.
Ему я морду обещал на днях набить,
Но не успел. И слава Богу.

Вот я стою, не в меру полн,
Потупив очи сиротливо,
На берегу простынных волн
На фоне энского залива.

Зачем я здесь? и кто я тут?
Что облик мой напоминает?
Как вообще меня зовут?
Из окружающих не знает,

Боюсь, практически никто.
Былая gloria sic transit,
Она ушла как в решето,
И вряд ли чью-то память дразнит.

Хотя бы кто свой взор воздел
При виде бывшего кумира.
Забвенье – тяжкий мой удел
В пустыне чахлой микромира.

А ведь когда-то был кудряв,
Но все поблекло ныне разом –
Мой плащ дыряв, мой стих коряв
И все сильней бастует разум.

И все он ближе, этот день,
Когда уйду неторопливо
Я с брега энского залива
В Танатоса глухую сень.

Осенний ветер листья гонит,
Стучится в черное окно,
Никто давно уж мне не зво́нит
И не звони́т никто давно.

Не то чтоб все меня забыли
Или стал вдруг всем не мил,
Но кто в тюрьме, а кто в могиле,
А кто и вовсе пол сменил.