Анна Попова - Обыкновенная любовь

Он баловень славы. Он гений, он светоч,
Он мастер, он принял присягу на вечность,
А ты пронесёшь на усталых плечах
И сплетни, и быт, и семейный очаг,
А он приласкает тебя ненароком,
А он и не знает, что счастье под боком,
Не в книжных мирах, не в стихах, не в веках —
В твоих — оградивших свободу — руках.
Он храм возводил. Ты стояла у входа —
Как хрупкая статуя в гуще народа…
И ты поняла, как безжалостен гений,
Как солнце умеет отбрасывать тени,
И ты в многоцветье героев и тем
Сама превратилась в унылую тень…
Устала… Считаться нелепой обузой,
Стоять у плиты, конкурировать с музой
И в созданных мастером образах женских
Искать безуспешно свое отраженье:
Чужие привычки, чужие тела,
Но где ты сама?.. растворилась, ушла…
А он… осторожно обнимет за плечи…
Растопчет. Помилует. Увековечит.
Ни дети, ни время твой брак не излечат…
Конечно, он гений… а гению легче…
Был вечер. Лениво катился прибой,
И пахло нагретой душистой травой,
И блики на стенах мерцали медово,
И ласточки резво кружили над домом,
Смеркалось… и ты, позабыв про дела,
Смотрела на них — и чего-то ждала…

Ты как живая вода:
живительная и — бесцветная…
вспомни хоть иногда:
ты тоже Евина дщерь!
Снова незаменимая, незаметная,
снова не примадонна, а книжный червь.
Веришь, не знал я,
что будет обидно до чёртиков!
Тише, родная,
послушай и не язви,
хватит себя изводить и себя вычёркивать
из поклоненья, радости и любви…
Хватит глухого, неженского отречения,
тут не кокетство —
аскетство,
и хватит жить взаперти…
Хочешь немного вычурную, вечернюю
глупую тряпочку модного назначения,
ну для меня, хотя бы как исключение,
губы поярче, волосы распусти —
локонами, каскадами, водопадами!
Ну погляди — чтобы солнце из-под ресниц!
Надо не скрадывать, надо пленять и радовать,
чтобы до слёз тянуло тебя разгадывать,
чтобы и честь, и душу свою прозакладывать,
чтобы и старцы, и юноши пали ниц…
Ты не по-женски логична,
проста, как истина,
Всё — на отлично,
кладезь мудрых речей.
В чёрном — не траурном, не элегантно-изысканном —
строгом и скромном. Прячешься — но зачем?!
Ты не меняешься. Даже стихи не стареют.
Заворожённо иду к твоему алтарю.
Может, когда-нибудь я тебя отогрею.
Может, когда-нибудь отгорюю
и отгорю.

За тонкой плёнкою стекла,
Среди взволнованного зала,
Рукой откинув покрывало,
Нагая женщина спала.
Цвета прозрачны и чисты,
Приглушены разгулы краски…
И не было в тебе ни ласки,
Ни робости, ни доброты.
Казалось, пряностью духов
Изнеженное пахло тело,
Манящее, как плод неспелый,
Сокровищница всех грехов.
Тебя объятья не смутят,
Не оскорбит бесстыдный хохот.
И страшен, как соблазн и похоть,
Ресницами прикрытый взгляд.
Амуры за твоей спиной
Зелёный шелк держали прямо…
И горестно сиял из рамы
Продажный лик любви земной.

Темно-рыжие кудри,
в извивах и медь, и бронза,
ногу за ногу, томно курит —
запястье в тугом соцветье,
а в глазах у неё пучина
и мягкие блики солнца.
Он всего лишь мужчина.
Она хороша, как ведьма.
Вот он что-то прошепчет ей,
взгляд, как птенца, изловит,
а в прищуре её сумасшедшинка,
умная чертовщинка.
И душа его на износе,
на грани и на изломе…
Но её ведь не вынешь, не бросишь
и после не сдашь в починку.
Он достанет кольцо,
он уже окольцован, пойман,
он не будет бойцом
и не будет ханжой унылым,
он такой не один —
и давно уже это понял…
Он порядочный семьянин —
а вернее, когда-то был им.
Обнаженное тело:
прохладны его изгибы,
соблазнительны тени
и скупо нежны движенья.
Он идёт — как идут на бой,
на муку и на погибель,
подавив неземную боль
земным притяженьем…

Ты приходишь ко мне с портрета,
Чтоб со мною выпить вина.
Как луна поэтов, бледна.
Молча куришь мои сигареты.
И в белёсом дыму сигарет
Стихотворный слушаешь бред —
Как загадку и откровенье.
Страстно любишь моё варенье
И антоновку на меду.
Странно шутишь: «Навек уйду!»
Я до слёз хохочу. Отрадно
Мне тебя баловать и дразнить.
В лабиринт забрела Ариадна
И навек потеряла нить.

До краёв наполнена чаша,
До краёв.
Нет, не страшно, почти не страшно,
Просто — кровь.
А в твоем позлащённом кубке —
Желчь и яд.
Предлагай же его, голубка,
Всем подряд.
«Не гляди ты, мил друг, сурово,
Пей до дна!»
Кубок пуст. А голубка снова
Влюблена.

Златоклювые лебеди
На янтарной воде…
Быть загадочной Ледою
И любить лебедей.
Быть задумчивой Ладою
С ясным светом в очах,
Чудом, тихой отрадою,
Счастьем — чада, очаг.
Быть застенчивой Людою —
В первый раз влюблена…
Только в сердце остудою
И тоска, и вина.
Вышью даль бесприютную —
Всё бурьян-лебеду.
Ночью с ветром попутным я
В степь бродяжью уйду.

Надежда-душегреечка,
А за душой — копеечка.
Ах, долго ли умеючи
Полжизни промотать!
Веления, хотения,
Полуночные бдения,
Мечты-признанья девичьи…
Не друг он и не тать,
А просто гость нечаянный:
Авось не осерчаешь ты
На раскрасавца пришлого,
На гостя-жениха.
Откроешь все замочки ты
И будешь гостя потчевать
Варениками с вишнею.
А поутру в бега
Жених ночной ударится.
Ну что ж, пришёл не с палицей,
Не с кистенем, не с ножичком
(Спасибо и на том!)
Твой муженек невенчанный…
А взять почти что нечего:
Весь хлеб унес до крошечки
Да старенький платок.
А честь… Да что ей станется!
А совесть — что ей, страннице,
Пристроится за печкою —
И вовсе не видать…
Надежда-душегреечка,
А за душой копеечка,
Терзанья бабьи вечные…
Не друг он и не тать.

«Много ль серебра,
Много злата ли
В сундуках своих
Ты запрятала?
Много ль роздано
Да раздарено
Добру ль молодцу,
Злому ль барину?
Али по ветру
Поразвеяно,
Аль в дороженьке
Порастеряно?
Аль грабителем
В ночь украдено?
Ты скажи-ка мне
В день предсвадебный…»
Что не молвила б
Красна девица,
Никуда жених
Уж не денется…

Ах, красное лето!
Ах, красная лента!
Червлёные каблучки!
Задорно звенят браслеты
у дамы, мечты валета.
Червовая королева
не любит играть в дурачки
с валетами. Ей королей
подай-ка за карточный стол.
Полжизни поставь — не жалей!
Валет опечален и зол,
как будто — на целый свет.
Уже прикупил пистолет,
хоть нынче и на дуэль.
Трагически шепчет: «Ма бель!» —
и ходит за ней по пятам,
клянётся: «Я всё отдам!»
Она не промолвит: «Да».
Она холоднее льда,
но в косах — пурпурные ленты…
Ах, дама, мечта валета!