Елена Яворская - Обыкновенная любовь

… А всё ж подруге многое невдомёк.
Вспылит: «И что, парней не осталось, кроме?!
А он – ещё наплачется. И поймёт.
Нам тридцать лет – не рано себя хороним?!

Ещё найдёшь, и встретишь…» Ага, сейчас.
Друзья, работа – лица одни и те же.
Осталось – бывших мальчиков изучать.
Красавиц корчить… самооценку тешить.

И мне казалось кисленькое винцо
Густым, вошедшим в вены и в кожу ядом.
И лезло бабье, глупое: «Вот и всё.
Сергей-Серёженька, милый, а как же я-то?!»

…А завтра – в офис, чёрт бы его побрал.
А завтра гуще грим, голова тупее.
А завтра фыркать – девочки, всё, аврал!
(Отдел-то в курсе нашей с ним эпопеи).

Хохмить в курилке: «…гений! величина!
Да хоть вздохну, отдохну от него на время!»
Не убедила… Завтра мне начинать
Заведомо провальный аутотренинг.

Не причитать, не выть, не рубить с плеча,
Не возмущаться – думать и защищаться.
И поправлять себя, невпопад шепча:
«Послушай, будь ты проклят, вернее, счастлив…»

Ещё ты не полюбишь так, как я.
Ещё ты не разлюбишь так, как я.

Ты слышишь музыку, от слёз немея,
А я уже не плачу, не умею…

И от тебя судьба умело прячет
Свой чёрный лик, и слишком много значит

Одна любовь, и в этом вся беда!
Но что тут сделаешь, ты молода.

Ты молода! И мыслей тяжкий гнёт
Улыбки юной не перечеркнёт.

Ты слышишь только то, что говорят,
А я устала верить всем подряд.

И да хранит судьба цветок весенний,
Беспечной юности прекрасное творенье.

Ещё ты не полюбишь так, как я.
Ещё ты не разлюбишь так, как я.

Лепестками белыми кропили —
белой свадебною ложью,
клятвами и кольцами венчали,
а ещё плясали, пели, пили,
выкликали заполошно
«Горько!» – и по кругу, всё сначала…

Время свадеб, солнечно-прохладен
август. Видишь, я не плачу,
я задачку про себя решаю:
может быть, я слишком зауряден? —
но зато я по-собачьи
верен был тебе, жена чужая…

У меня всё прочно и на совесть,
я же не герой романсов
и романов, титулованный бродяга…
Я не Дон Кихот, я приспособлюсь,
я, скорее, Санчо Панса,
этот хитроумный симпатяга…

Тамада играет на баяне,
в окнах розовое солнце,
гаснет вечер, медленно пьянея.
Что ж так больно-то? Я тоже пьяный,
До свидания, Альдонса,
и – спокойной ночи, Дульсинея…

Хмель уйдёт, по крохотным алмазам,
по осколкам
соберу я свадебное действо.
Мог ли я подумать, как опасно
слишком долго
оставаться другом детства…

«Я клянусь, этот первый рассвет
лишь с тобой повторится.
Уезжай и не бойся.
Печаль о тебе – мой удел», —
симпатичная крошка инфанта
шептала заморскому принцу.
Не хотела прощаться.
И он уезжать не хотел.

Пухлощёкие амуры
усмехались в стороне.
Пойте-пойте, трубадуры,
славьте клятвы при луне!

– Я клянусь… я вернусь.
Мы любовь, будто замок, построим.
Будто розу, взрастим.
Будто чашу с вином, разопьём.
Я приду не ребёнком, но воином,
лучше – героем,
ты дождись, мы с тобой обязательно
будем вдвоём…

Он сошёл в рассвет понурый
с королевского крыльца.
Пойте-пойте, трубадуры,
славьте-славьте храбреца.

А сестрица-то старшая
смотрит в окно безнадёжно.
Ей не клялся никто
в предрассветную тишь-благодать.
И кричит она младшей сестре:
«Ты его не дождёшься!
Быстро выскочишь замуж.
А я – только я! – буду ждать».
Такова её натура:
постоянство слов и дел.
Пойте-пойте, трубадуры,
славьте верных юных дев.

А красавице младшей
претит ожиданье без прока.
Не смогла устоять
перед хитрым заезжим льстецом.
Побоялась и долгого срока,
и подлого рока.
И уже с государем-соседом
стоит под венцом.

Может, помните гравюру:
молодые на мосту.
Пойте-пойте, трубадуры,
славьте юную чету!

Ну а принц? Он узнал —
отравился ли, прыгнул с карниза
иль на честной дуэли
сопернику выпустил кровь?
По указке отца
на вдове королеве женился.
Он теперь и не принц.
Он теперь настоящий король.

Вон стоит красавец хмурый,
чёрной бровью шевеля.
Пойте-пойте, трубадуры,
ставьте-славьте короля!

Ну а старшая? Может, хоть ей
повезло по сюжету?
Четверых претендентов
отвергла весьма неумно
и упрямо несла на плечах
непосильную жертву,
проклиная любовь,
и его, и себя заодно.

Старой девой, старой дурой
Помереть её удел…
Пойте-пойте, трубадуры,
Славьте верных старых дев!

Вы молчите, постылые жизни
хоть как-то устроив,
из гордыни, тщеславья ли, страха
свернувши с пути.
Вот и всё. Вот и предали юные клятвы.
Все трое.
Белокрылую птицу – любовь
загубили в клети.

Всё как в жизни, всё с натуры,
правда в профиль и анфас.
Помолчите, трубадуры.
Эта песня не для вас.

А любовь – это
китайские палочки.
Попытка двоих
ухватить, удержать счастье,
белое, нежное…
Жаль, оно рассыпается.
Видно, долго варилось.
Видно, долго томилось
в бездонном чане судеб.
А если и ухватили —
оно достаётся лакомке,
что радостно ест угощение
из кованой чаши истории,
из глиняной миски сплетен.

Листки из одной тетради —
братья?
На одном —
старательно, словно в прописи
(Димка, мы не торопимся?):
«Мама, иду гулять я
с Димой. Сперва в гастроном,
а после на дачу. Пока!»
На обороте —
начало стишка,
будто бы о природе,
по правде – о ней, о любви. Самой-самой!
Мама
улыбается строчкам,
как друзьям дорогим.
Сама ведь была до шестнадцати – мамина дочка,
такой же вот солнечный лучик.
И тоже писала стихи
о нежной любви неразлучной,
о доброй, о светлой любви – не о страсти…
А дождь за окном так и хлещет, и косит
девственно белые астры.
Осень первой любви. Счастливая дочкина осень.

Листки из одной тетради —
братья?
На другом —
поспешно, в одну строку
(Димка, уже бегу!
Ну что же такое – полдня всё бегом да бегом!):
«Мам, я уехала к Димкиной тёте,
ну, к тёте Наде…»
И – чётко:
«С ночёвкой».
На обороте —
смета домашних расходов
(«Кофе, консервы, рогалики, сода…),
узорчик по краю – что сети паучьи…
Предчувствия – вздор!
Морозный узор
на окне. За окном – алмазная снежная крошка и лёд
глянцево-чёрный, черней, чем графит.
А жизнь кого-то научит,
кого-то – сразу в расход.
Мать по привычке не спит.