Генрик Ибсен - Драмы. Стихотворения

А как хорошо бы сложились дела,
Когда бы мышонком стала пчела!

В дальнейшем — чуть завязь стала плодом, —
Мышонок обязан был стать воробьем!

Убаюканный волною,
Тихо спал цветок весною,
Безмятежный, белокрылый.
Я сорвал его для милой!

На груди твоей, родная,
Будет он дремать, мечтая,
Утомленный и безмолвный,
Что его ласкают волны.

Друг мой! Озеро прекрасно,
Но мечтать вблизи опасно:
Водяной подстерегает
Тех, кто лилии срывает.

Друг мой! Грудь твоя прекрасна,
Но мечтать вблизи опасно:
Тех, кто лилии срывает,
Водяной подстерегает.

Когда ходил я в школу,
был смел до тех лишь пор,
покуда день веселый
не мерк в вершинах гор.

Но лишь ночные тени
ложились на поля,
ужасные виденья
толпились вкруг меня.

Дремота взор смежала —
и сразу же тогда
вся храбрость исчезала
неведомо куда.

Теперь беда иная:
мила мне ночи тень,
но смелость я теряю
с рассветом каждый день.

Теперь дневные тролли
и шума жизни жуть
мне страха острой
болью пронизывают грудь.

Я в уголке под тенью
ночной приют нашел,
и там мои стремленья
взмывают, как орел.

Пусть шторм грозит, пусть пламя
объемлет небосвод,
парю над облаками,
пока не рассветет.

Под игом синей тверди
я мужества лишен.
Но верю — подвиг смерти
мной будет совершен.

Известно ли вам, как без опаски
Учат медведя веселой пляске?

В котел посажен зверь могучий,
Внизу разведен костер трескучий.

Хозяин водит по струнам скрипки:
Пляши под польку: «Цветы, улыбки…»

Лохматый дуреет совсем от боли.
Плясать приходится поневоле.

С тех пор, если польку ему играют,
Лапы сами сразу переступают.

И я в котле знал такие же муки,
Сам задыхался под скрипок звуки.

Душа обгорала — не только кожа,
Я ритмы плясок запомнил тоже.

С тех пор, встревожен воспоминаньем,
Котел я вижу, огня полыханье.

И, схож судьбою со зверем серым,
Пляшу в стихах — и тем же размером.

Мы за ворота
Гостей провожали,
Смеялся кто-то,
Кого-то звали.

О дом наш унылый,
О сад молчаливый!..
Где голос милый
И смех шаловливый?

Какая мгла здесь!
Ни счастья, ни света.
Она была здесь, —
И вот ее нету.

Орфей {60} зверей игрою усмирял
И высекал огонь из хладных скал.
Камней у нас в Норвегии немало,
И диких тварей слишком много стало.
Играй! Яви могущество свое:
Исторгни искры, истреби зверье.

{61}
То, что дома в сердце у меня поет,
с юга мне навстречу эхо отдает.

И его я слышу, словно нежный звон,
а ведь это тот же мой норвежский сон.

То не эхо было с оснеженных гор…
Летний и лесной мне это шлет простор.

Так перелагатель на чужой язык
мысли, чувства, голос до конца постиг.

Но иную книгу шлю тебе теперь,
в ней могучей древней силы нет, поверь.

Там осенней ночи темный мир живет,
поутру над нею солнце не взойдет.

Речь идет о Женах, Смерти и Любви,
им идти во мраке, падать им в крови.

Юная, позволь же с родины твоей
унести твой дух мне в гул моих морей.

Глянь, вон фьорд Тронхейма пред тобой открыт,
там туман, как траур, в воздухе висит.

Тень Элины {62} смутно в свой уходит путь,
мать ее за нею. Ты о них забудь.

И вернись к потоку, что зовут Изар {63} ,
как бы от горчайших пробудившись чар.

Вы мне в письме вопросы задаете:
Чем люди ныне так удручены
И дни влачат в безрадостной дремоте,
Как будто страхом странным смущены?
И почему успех не тешит душу
И люди переносят все невзгоды
И ждут безвольно, что на них обрушат
Грядущие, неведомые годы?

Я здесь не дам сих тайн истолкованья, —
Вопрос, а не ответ — мое призванье.

Но раз уж Вы решились написать,
То пусть вопрос Ваш будет не напрасным, —
Конечно, если Вы не слишком ясный
Ответ потребуете, так сказать, —
Я сам в ответ хочу вопрос задать,
Но только, как поэт, прошу прощенья,
Спрошу не прямо, а путем сравненья.

Скажите ж мне, когда-нибудь случалось
Увидеть Вам у наших берегов,
Как отплывает судно от причала
В открытый океан под шум ветров?
Вы видели — и помните, конечно,
На корабле дух ревностный, живой,
И общий труд, спокойный и беспечный,
Слова команды, четкой и простой,
Как будто это мир закономерный
С орбитою своей, как шар земной,
Идет путем рассчитанным и верным.

Нередко судно в путь уходит дальний —
Иные ищет гавани и страны;
Сгружают вскоре груз первоначальный,
Берут товар с названьем чужестранным;
И наполняют в рвенье неустанном
Трюм ящиками, бочками, тюками —
И в точности, какой теперь багаж
И груз навален в трюм, ни экипаж,
Ни даже капитан не знают сами.

И снова судно отплывает в дали,
Кипит, белея, пена за кормой, —
Как будто тесен стал простор морской,
И кажется, что он вместит едва ли
Весь этот сгусток смелости людской,
Которую и штормы множат даже
У путников, а также в экипаже.

Да, здесь не позабыли ни о чем:
Закреплены надежно груза горы,
И держатся в порядке все приборы,
Чтоб в море судно верным шло путем.
Есть налицо и знанья и уменье, —
Здесь места нет и тени подозренья.
Но все же, вопреки всему, однажды
Случиться может так среди стремнин,
Что на борту без видимых причин
Все чем-то смущены, вздыхают, страждут.
Немногие сперва тоской объяты,
Затем — все больше, после — без изъятий.
Крепят бесстрастно парус и канаты,
Вершат свой долг без смеха и проклятий,
Приметы видят в каждом пустяке.
Томит и штиль, и ветерок попутный,
А в крике буревестника, в прыжке
Дельфина зло душой провидят смутной.
И безучастно люди бродят сонные,
Неведомой болезнью зараженные.