Джордж Байрон - Шильонский узник

«Враги Яфаровы таятся;
Не всяк тот верность сохранит,
Кого он кормит и поит.
Когда б они могли дознаться,
Что было с Абдалой, кто я, —
Тогда б ему не жить и дня.
Они лишь ждут, чтоб сердцем смелый
Их вел на дерзостное дело;
Глядят, чтоб буйною рукой
Им знак был подан роковой.
Но тьма судьбу мою скрывает;
Один Гарун всю тайну знает.
При Абдале воспитан он,
И стражем был отцовых жен.
Он видел страшную кончину;
Но что невольник мог начать?
Владыки смерть ему ль отмщать?
Он жизнь спасти решился сыну.
Гарун меня, младенца, взял,
И в день, когда в чаду киченья
Губитель гордый пировал. —
Осиротелый, без призренья
Я у ворот его стоял.
Гарун молил – и не напрасно —
Об участи моей несчастной.
Яфар велел таить – кто я,
От всех, – но боле от меня;
И в Азию с брегов Дуная,
Далеко от Румельских стран,
Свое злодейство скрыть желая,
Уехал сумрачный тиран;
Но мне Гарун открыл обман.
Узнал наперсник боязливый
Весь ужас тайны злочестивой;
Он изменить стремился ей;
Так Алла злобных наказует;
Он им сообщников дарует,
Но не дарует им друзей».

«Мой рок невольно устрашает;
Но правды я не утаю,
Хотя рассказ мой и смущает
Невинность робкую твою;
Заметил я, как ты дрожала,
Когда Селима узнавала
В одежде странной; но уж я
Ее носил – она моя;
Твой юный друг, с которым вечно
Ты клятвой связана сердечной,
Начальник шайки удалой;
Нам жизнь, закон – один разбой.
И если б ты узнала боле
О нашей в море буйной доле,
Тогда б еще удвоил страх
Лилеи на твоих щеках.
Вот эта сбруя боевая
Моей толпой принесена;
Вблизи скрывается она;
Когда же чаша круговая
В пиру морском осушена,
То удальцы мои суровы
На все летят, на все готовы;
Пророк наш должен им простить
Веселый грех – вино любить».

«Что было делать? Жить в презренье,
Дышать свободой в заточенье?
Яфар боялся уж меня,
И ни кинжала, ни коня
Мне дать не смел, а пред диваном
Он правду затмевал обманом,
Что будто в поле страшно мне
Лететь с кинжалом на коне;
Пророк то знает – в бой кровавый
Спешит один злодей лукавый, —
А я в гареме между жен
И без надежды, и без славы
Томлюсь, Гаруну поручен;
Тогда ты ласкою бесценной
Меня утешить не могла;
Устрашена грозой военной,
В далеком замке ты жила.
Я тяжкой праздностью томился,
Но волю мне на время дать
Гарун из жалости решился, —
Лишь я был должен обещать
Явиться прежде к нам в обитель,
Чем с поля брани твой родитель.
О, нет! Сказать не в силах я,
Как сердце билось у меня,
Когда свободными очами
Узрел я вдруг и темный лес,
И синю даль, и блеск небес,
И море с яркими волнами.
В пучины моря – небеса,
Казалось, дух мой проникает;
Казалось мне, он постигает
Все тайны их, все чудеса,
С тем чувством новым: я свободен!
Восторг мой был с безумьем сходен.
Тогда я розно был с тобой,
И не грустил, – я той порой
Владел и небом и землей».

«Простясь с печальными брегами,
Я с маврским опытным пловцом
Стремил свой бег меж островами,
Блестящими над влажным дном
Жемчужно-пурпурным венцом
Святого старца океана.
Я видел их. Но жребий мой:
Где свел нас с буйною толпой,
Как власть дана мне атамана,
И как навеки решено,
Что жизнь и смерть нам заодно, —
Я рассказать тебе успею
Тогда, как будет свершено,
Что тайно в думе я имею».

«То правда, в шайке удалой
Кипит дух буйный, нрав крутой;
Все разных званий, разной веры;
Им чужды общие примеры;
Но простота, без лести речь,
Покорность власти, верный меч,
Душа, которая стремится
Бесстрашно с гибелью сразиться,
Их братство, дикая их честь,
И вечная за падших месть, —
Все мне порукою надежной,
Что должен я искать меж них
Оплота в участи мятежной,
Удачи в замыслах моих.
Уже я главным в шайке смелой,
Но франк один, преклонных лет,
При мне, и юности незрелой
Дает свой опытный совет.
Меж ними много душ высоких,
И много замыслов глубоких;
Здесь вольностью оживлены,
Забывши бедствия былые,
Друзья Ламброса удалые,
Отчизны верные сыны,
В пещерах часто ночью темной,
При ярком зареве огней,
Своих рая [1]с мечтой огромной
Уже спасают от цепей;
Им думать весело о воле,
О равных правах, мирной доле;
Их нет нигде, им быть нельзя,
Но их мечтой пленен и я.
Я рад нестись шумящими зыбями!
Скитаться рад в кибитке кочевой,
Мне душно жить за пышными стенами;
Люблю шатер, люблю челнок простой.
О, милый друг! Всегда, везде со мною,
И на коне мне спутница в степях,
И по волнам на легких парусах;
Ты правь конем, ты правь моей ладьею,
Ты будь моей надежною звездою!..
Ты освятишь мой жребий роковой,
Мне принесешь небес благословенья.
Лети, лети в ковчег мятежный мой,
Как благодать, как голубь примиренья;
Иль в страшный час, во мраке бурных дней
Будь радугой прекрасною моей;
Зажгись зарей вечерней над холмами,
Пророческим огнем меж облаками.
Свята – как свят муйцинов Мекки глас
Поклонникам молитвы в тихий час, —
Пленительна – как песни звук любимый
В мечтах младых тоской неизъяснимой;
Мила – как мил напев земли родной
Изгнаннику в стране, ему чужой;
Так будет мне отрадою бесценной
Речь нежная подруги несравненной.
Приют, как рай в час юности своей,
На островах, цветущих красотою,
С моей рукой, с любовию моей
Тебе готов; там дышит все тобою,
Там сотнями мечи уже блестят,
Они спасут, и грянут, и сразят.
С тобою я, – а шайка удалая
Вдоль по морю помчится разъезжать,
И для тебя, подруга молодая,
Чужих земель наряды отбивать.
В гареме жизнь скучна, как плен тяжелый;
У нас светла беспечностью веселой.
Я знаю, рок грознее с каждым днем
Несется вслед за дерзким кораблем;
Но пусть беда отважных настигает,
Судьба теснит и дружба изменяет;
Все усладит любовь твоя одна.
Прелестный друг! С той думою сердечной,
Что ты моя, что ты верна мне вечно,
Печаль летит – и гибель не страшна,
Равна любовь, равно к бедам презренье,
С тобой во всем найдется наслажденье;
Заботы, грусть и радость пополам;
Все ты – все я – и нет разлуки нам.
Свободные, – с товарищами смело
Опять в морях начнем мы наше дело.
Так свет идет; дух жизни боевой
Дается всем природою самой.
Где льется кровь – где стран опустошенье,
Ужасна брань и ложно примиренье;
И я горю воинственным огнем,
Но я хочу владеть одним мечом.
На распре власть престол свой утвердила
И властвует им хитрость или сила;
Пускай же меч блестит в моих руках,
А хитрость пусть гнездится в городах;
Там негою те души развратились,
Которые б и бед не устрашились;
Там без подпор, без друга красоте
Цвести нельзя в невинной чистоте;
Но за тебя страшиться мне напрасно:
Как ангел, ты светла душою ясной.
Как знать судьбу! Но нам в родной стране
Спасенья нет, а горести одне.
Мою любовь разлука ужасает:
Яфаром ты Осману отдана;
Беги со мной! И страх мой исчезает;
Попутен ветр, ночь тихая темна.
Чета любви ненастья не робеет,
В опасной тьме над нею радость веет.
Бежим, бежим, о милая! С тобой
Отрадно все: – и дышат красотой
Моря и степь; – в тебе весь мир земной!
Пусть ветр шумит страшнее и страшнее,
Прижмешься ты к груди моей теснее!
Не ужаснет час гибельный меня!
Лишь о тебе молиться буду я.
Что буйный ветр? Что бездны океана?
Страшись, любовь, коварства и обмана!
Нас гибель ждет в гареме, не в морях;
Там миг один, а здесь вся жизнь в бедах.
Но – прочь от нас тяжелых дум волненья!
Решись скорей! Настал уже для нас
Иль час беды, или свободы час.
Мы жертва здесь и гордости, и мщенья.
Яфар мне враг! И хочет дерзкий бей
Нас разлучить, – тебе Осман злодей!»