Джордж Байрон - Дон-Жуан

Не будучи философом доселе,
Не думал о морали мой герой,
Притом в толпе красавиц, в самом деле,
Он не нашел по вкусу ни одной.
Он был слегка blasé [557] Пресыщенный (франц.). : ему успели
Испортить сердце праздною игрой;
Тщеславия не знал он, слава богу,
Но чувства в нем остыли понемногу.

К тому же он, конечно, посещал
Парламента почтенные палаты,
На галерее долго восседал
И слушал очень бурные дебаты,
Он яркие светила созерцал,
Которыми Британия богата.
(Но, впрочем, главных не было светил:
Грей [558] 82. Грей Чарльз (1764–1847) — английский государственный деятель, представитель партии вигов. не взошел, а Питт уже почил.)

На сессии последней видел он
Спектакль, и благородный и занятный, —
Как в тоге конституции на трон
Король восходит с миною приятной.
Обычай этот деспотам смешон,
Но век свободы скоро, вероятно,
Научит их, какая благодать —
Доверием народа обладать.

Жуан видал и принца; в эти годы
«Всех принцев принц [559] 84. Принц — будущий английский король Георг IV. Отзыв Байрона, противоречащий его обычным высказываниям о Георге IV, характеризует те надежды, которые в 90-е и 1800-е годы возлагались на наследника престола в вигийских кругах. Эти надежды поддерживались отчасти внешней привлекательностью Георга, а еще более либеральными взглядами, которыми он щеголял, чтобы досадить своему отцу, Георгу III. » в расцвете юных сил
Блистал величьем царственной породы,
На щеголя совсем не походил;
К себе он привлекал сердца народа
И благосклонен с подданными был .
Он выглядел законченным, отменным
От головы до пяток джентльменом.

Жуан был принят — я уже сказал —
В кругах высоких общества. И вот
Случилось, как всегда, что он попал
В обычный для него круговорот.
Он светские таланты проявлял
И был замечен сразу. Ну, а тот,
Кто многими талантами сверкает,
Невольно искушенья навлекает.

Но где он согрешил, когда и с кем, —
Рассказывать я наспех не сумею.
Ведь назиданье — лучшая из тем.
Читателей своих я одолею
И пафосом и грустью, а затем
На камне душ людских запечатлею,
Как сын Филиппа на горе Афон,
Могучий монумент для всех времен.
[560] 86. Некий скульптор предложил высечь из горы Афон статую Александра Македонского; предполагалось, что в руке он будет держать город, а из кармана его будет вытекать река, — предполагалось и еще что-то в этом роде. Но Александра нет, а гора Афон по-прежнему стоит и вскоре, я верю, будет смотреть на свободный народ. (Прим. Байрона).

И здесь, друзья, как видите, кончается
Двенадцатая песнь. Конец любой
От каждого начала отличается,
И план поэмы как-то сам собой
Все ярче, все яснее намечается.
Я не гонюсь, читатель, за тобой,
Я не прошу ни капли снисхожденья
И вовсе не боюсь пренебрежения.

Не всех врагов громами я разил,
Но бури мне описывать не внове.
Я в предыдущих песнях предложил
Вам и грозу, и бой, и реки крови;
В дальнейшем я вам дам обзор светил,
А в самой лучшей песни наготове
Для вас экономический трактат,
Упорных размышлений результат.

Я знаю, это тема очень модная,
Традиций всех расшатана стена [561] 89. …Традиций всех расшатана стена. — Байрон имеет в виду не только тяжелое финансовое положение Англии (в частности, огромный национальный долг), но и вообще критическое состояние английской экономики. .
Для патриота дело благородное
Указывать, где сломана она.
Но я придумал тему превосходную,
Которая понравиться должна.
А вы экономистов почитайте [562] А вы экономистов почитайте … — то есть политико-экономические сочинения Джеймса Милля, Томаса Тука, Давида Рикардо и других членов «политико-экономического клуба», образованного в 1821 г.
И, кто из них умнее, — угадайте.

Пора мне стать серьезным; в наши дни
Не следует смеяться над пороком:
Ведь шутка снисхождению сродни
И может стать греховной ненароком!
Лишь скорбь нам помогает искони
Достойно петь о строгом и высоком;
И величаво стих мой воспарит,
Как древняя колонна знаменит.

Итак, приступим: леди Аделина
Амондевилл была весьма знатна,
Ее норманский гордый род старинный
Большие украшали имена;
Пленительно-прекрасной, как картина,
Считалась даже в Англии она
(А в Англии, как пишут патриоты,
Красавицы рождаются без счета!).

И я не собираюсь возражать,
Я принимаю доводы любые;
Согласен я, что можно обожать
И черные глаза и голубые.
Все вкусы я способен уважать,
Притом любовь — могучая стихия,
И некрасивых женщин вовсе нет
Для всех мужчин моложе средних лет.

Лишь миновав сей возраст беззаботный
И перейдя заветную черту,
Мы на ущербе радостей охотно
Критиковать беремся Красоту.
И лень и равнодушье безотчетно
В нас усыпляют страстную мечту,
И зеркала советуют нам тоже
Оставить место тем, кто помоложе.

Иной еще пытается продлить
Цветенья ограниченную эру —
Но после равноденствия не скрыть,
Что счастье превращается в химеру;
Слабеющие силы оживить
Способны только добрая мадера,
Дискуссии, собранья, вечера,
Парламент, и долги, et cetera.

Религия, налоги и реформы,
Война и мир, большое слово «Нация»,
Попытка управлять во время шторма
И фокусы земельной спекуляции,
Вражды взаимной твердая платформа
Сменяют все любви галлюцинации;
Мы часто любим наспех, но вражда
Способна длиться многие года.

Угрюмый Джонсон, моралист суровый,
Сказал: «Люблю я честную вражду!»
И лучше этой истины не новой
Я ничего, пожалуй, не найду.
Я просто зритель, ко всему готовый,
С людьми и с миром, кажется, в ладу;
Ни хижин, ни дворцов не порицая,
Как Мефистофель, только созерцаю.

Я прежде ненавидел и любил,
Теперь умею только издеваться, —
И то, когда молчать не станет сил
И складно рифмы звонкие ложатся.
Я рад бы, как не раз уж говорил,
С неправдою и злобою сражаться,
Но эти все попытки — ерунда;
Читайте «Дон-Кихота», господа!

Всего грустнее в грустной сей истории,
Что мы смеемся, — а герой ведь прав,
Провозглашая славные теории
Борьбы с насильем и защиты прав.
Но мир его относит к категории
Безумцев, ничего не разобрав;
Весьма печальный вывод получился
Для тех, кто размышлять не разучился.