Антология - Пролетарские поэты Серебряного века

Минула ночь, с рассветом хмурым

По небу тучи понеслись.

Проснулся труд, везде зажглись

Огни печей, и дымом бурым

Покрылся мрачный городок…

Родился шум, родились звуки

Тоски проснувшегося дня,

И вдруг, рыдая и звеня,

Всё заглушив напевом муки,

Завыл на фабрике гудок…

Поспешно в чёрных, в синих блузах

Выходят люди из лачуг…

Сердца им давит злой недуг,

Порывы чахнут в тяжких узах,

Ведёт на труд дневной нужда…

Идут толпой… отрывки речи…

Ряд юношей, стариков —

Обрисовать их – мало слов;

Дугой согнуты многих плечи…

Они невольники труда…

В мастерских поют машины,

Стук и грохот от станков,

Стоны пара-властелина

Звон зубил и молотков.

Прессы, краны и домкраты,

Мастера кругом снуют,

Люди словно автоматы

Плавят, давят и куют.

На лице рабов забота

Наложила яркий след:

Жизнь – проклятая работа.

Мысль о счастье – жалкий бред.

Радость грёз не существует,

Вечно душит темнота,

Голодающих бичует

Беспощадно нищета.

Так давно уже ведётся —

Днём работай, ночью спи.

Счастье скоро улыбнётся,

А пока терпи, терпи…

Свистят пары, гремят станки,

Звенят и пляшут молотки,

И тяжело вздыхают люди,

Когда испорченные груди

Вдыхают копоть, дым огней…

И гнев в глазах блестит сильней.

«Стучи, стучи, быстрей стучи,

Потом оправку замочи.

Получка будет, загуляем,

А отдых мертвыми узнаем…»

Кузнец, работая, шутил

С молотобойцем, тот служил

Здесь в мастерской девятый год,

Слабея быстро от невзгод.

Кузнец стучит, и он стучит,

Сроднившись с молотом, молчит.

Одни глаза горят угрюмо

Какой-то страшной, тайной думой.

Горят и будто говорят:

«Я сын невольников труда,

О будь ты проклята, нужда!..»

В убогом и грязном жилище

Больная в постели лежит

И бредит о муже, о пище,

И медленно время бежит.

Голодные дети рыдают,

Зовут заболевшую мать,

О помощи к небу взывают,

Но небу ли бедным внимать?

«Эх, горе, – соседка сказала, —

Нашла же ты время болеть…

И деток нельзя не жалеть…»

Детишки при ней присмирели,

Соседка сварила обед,

Больную чайком отогрели,

Исчез лихорадочный бред.

А где же отец их родимый,

Чего не утешит детей,

Чего не поможет любимой

Жене заболевшей своей?

«Стучи, стучи, сильней стучи,

Теперь зубило примочи,

А то погнётся от удара…»

И среди копоти и жара

Молотобоец бил, стучал

Да о семье своей мечтал.

Как вдруг сорвался молоток,

Ударил бедного в висок,

Рабочий грузно ниц упал,

«Семья…» – чуть слышно прошептал.

«Получка будет, загуляем,

А отдых мертвыми узнаем…»

Кузнец виски руками сжал,

Молотобоец умирал.

«Ну, что ж, несём в покой скорей,

Давай носилки нам, Кирей…» —

«Постой, полиция придёт

И это дело разберёт…»

Приехал доктор, посмотрел.

Мертвец уже окоченел…

И старый врач, махнув рукой,

Ушёл, скрепивши протокол.

Уснули дети, не дождались

Отца с работы своего,

Во сне тревожно разметались —

Знать, вспоминали про него.

А он уж мёртв, его не стало,

К семье кормилец не придёт

И скудной платы капитала

Жене на хлеб не принесёт.

Хозяин выбросит сотнягу

Одну, а может быть, и две,

И даст для подписи бумагу,

Что «всё, мол, кончено», вдове…

Й так ведётся уже веками,

Царица жизни – нищета

Сдавила цепкими руками

Людей рабов, но есть мечта;

Что будет время счастья, воли,

Погибнет горькая нужда,

Добьются новой лучшей доли

Борцы – невольники труда…

Проходит много их… В нахмуренных бровях.

В глазах, улыбках и морщинах

Внедрился чад печей, стальная пыль станков,

Упрямство, скрытое в машинах.

В руках, засохших от огня,

И в пальцах, твёрдых, точно корни,

Скопилась мощь паров, закованных в котлах,

Огнём накопленная в горне.

Угрюмо картузы натянуты на лбы,

Карманы вдавлены руками,

Как будто камни в них лежат

Большие, с острыми краями.

И будет некогда: железные ряды

Сплотятся мощно и сурово

И крикнут: «мы хотим», и скажут: «наш

черёд», —

И жизнью облечётся слово.

Я сложил эту песнь далеко от людей,

Глубоко под холодной землёю…

Я сложил эту песнь за работой своей, —

Записал онемевшей рукою…

Я не плакал, слагая её, но порой

Замолкал на безрадостном слове

И, от пыли закашлявшись, брызгал слюной

И выплёвывал капельку крови…

Я слагал её днём, и в ночной темноте,

Пробивая подземные ходы;

И я пел в ней о сладкой и чудной мечте,

О неведомом царстве свободы.

Но ни тут, на земле, но ни там, в рудниках,

Вам не будет та песня знакома.

Мы молчим, мы «покорны», и в наших сердцах

Глубоко затаили её мы…

Эту песнь будем петь мы потом —

В дорогие и светлые годы,

Загремит эта песнь торжеством

Долгожданной, но вечной свободы…

В глубоких шахтах цепи звон —

Из камня золото течёт,

Мятежный молот в скалы бьёт:

«Мы долго шли вперёд, вперёд».

Угрюмо лес стеной кругом

Стоит, задумался и ждёт…

Порою вихрем донесёт:

«Смелей, борцы, вперёд, вперёд!»

Иссякнет золото, и стон

Железа в руднике замрёт,

Лишь эхо под землёй поёт:

«Они ушли вперёд, вперёд».

Белеют по холмам кресты…

Тайга их тайны стережёт…

И длинный ряд могил ведёт

Через тайгу – вперёд, вперёд…

И те, кто, смерти не боясь,

На, эшафот взойдут, смеясь,

Пусть помнят: кровь их цепь порвёт

И путь пробьёт – вперёд, вперёд!

Упала жизнь. Борцы устали,

Поникла с знаменем рука,

Враги победу одержали…

А цель, как прежде, далека.

Кой-где лишь жалкие остатки

Борьбу последнюю ведут,

Но всё слабей и реже схватки,

Их палачи и тюрьмы ждут.

И нет вождей для битвы новой,

Они погибли иль ушли…

Одни – страшась судьбы суровой,

Других – насильно увели.

Но жизнь идёт. И снова знамя

Уже шумит перед толпой,

И искры вновь рождают пламя

В горниле кузницы зимой…

Так в море, скалы потрясая,

Волна со стоном вспять идёт

И исчезает замирая…

Но миг – и снова в берег бьёт.

Кто добыл во тьме рудников миллионы?

Кто сталь для солдатских штыков отточил?

Воздвиг из гранита и мрамора троны,