Жак Безье - Тень деревьев

О Версаль, в это время осенних томлений
Отчего твое прошлое давит меня?
Приближаясь, ложатся печальные тени,
И далеко дыханье горячего дня.

Красоту твою чище и лучше храня,
Нежит золотом вечер больной и осенний,
Рыжий лист, под ногами уныло звеня,
Улетает на пруд, на пустые ступени.

Вот бассейны твои, острова, и дельфины,
И сады, где теперь не гуляют дофины,
И былое величье плюмажей больших.

Ты, как лилия, горд, умирая безмолвно
И средь ночи фонтанов замшенных
твоих
Только плачут последние слабые волны.

Вечера апреля! Неба свод лазурный.
Ангел с наклонившейся случайно урной.
О, какой восторг в сердцах встает опять
И кладет на женщин томную печать.
Гаснут золотые розовые зори,
Город в этот миг вдали поет, как море.
Приоткрыта кем-то дверь в весенний сад,
И в пыли зеленой тополя дрожат.
Из ворот идут толпой мастеровые,
И звенят о камень каблуки большие…
Кажется, святая Вероника ждет,
Чтобы снять с их лиц усталых гарь и пот.
Кончена работа, завтра — завтра пасха,
Колокол поет с какой-то грустной лаской,
Пробуждая в сердце все, что спит в пыли,
Все, что мы из детской веры сберегли.
Но уж ночь языческая тихо встала,
Скрыв улыбку строгой складкой покрывала.
И омытый ночи голубой водой,
Ясно выступает месяц молодой.
Чьи-то женские невидимые руки
Опускаются, рассеивая звуки.
Гаснут краски, кротко тонут голоса,
И синеют голубые небеса.
Миг, когда душа толпы, одним объята,
Умирает вместе с заревом заката.
Вечера апреля! Шепоты вокруг,
Томность губ и потаенный трепет рук.
И Амур рукой невинной, но умелой
Из колчана золотого вынул стрелы.
Сходит медленно весенней ночи мгла,
И в руке его жестокая стрела…

Симон, покорный, мы пойдем с тобою,
Навстречу крестьянам, идущим с серпами.
Я калитку пред тобой открою,
И собака поглядит на нас грустными глазами.
Пока ты будешь молиться, я помечтаю о трудной ноше
Строивших эти стены, колокольню с крестами,
О сводах, похожих на ломовую лошадь,
Нагруженную нашими смертными грехами.
Я буду мечтать о людях, которые мощи святого Рока
В тысяча двести двенадцатом году закопали,
О тех, что звонили с башни высокой,
О тех, что покрывала церковные ткали.
О людях, точивших камень терпеливо,
О тех, что колокол украсили резьбою тонкой,
Нарисовали на стеклах королей благочестивых
И спящего в маленьких яслях ребенка.
Я буду мечтать о тех, что ковали крест старинный,
Петуха, зверей и двери с замками,
О тех, что из дерева выточили святую Екатерину,
Которая покоится со сложенными на груди руками.
О тех, что служили длинные литургии,
О руках, которые другие руки благословляли,
Я буду мечтать о кольцах, о свечах, об агонии,
О слезах женщин, об их печали.
Я буду мечтать о кладбище, где лежит, отдыхая,
Столько ушедших, далеких, забытых,
От которых осталась лишь трава густая
Да имена на старых замшенных плитах.
Когда мы выйдем, будет темно на дороге,
Мы будем как белые призраки во мраке,
Мы вспомним о жизни, о смерти, о Боге.
Об оставленной дома собаке.

Да будут руки грешные твои благословенны
За скрытые грехи, за потаенные измены.
Большие лилии твоих ногтей, рождая страх,
Напоминают о похищенных Святых Дарах.
И умирающий в кольце твоем опал —
Последний вздох Того, Кто на кресте страдал.

Да будут груди богохульные благословенны,
Цветок, для взоров обнаженный откровенно,
Собравший жатву всех ласкавших рук и уст,
Рукам прохожего доступный придорожный куст.
На нем печальный гиацинт, мечтая, задремал —
Последняя любовь Того, Кто на кресте страдал.

Да будут сладострастные уста благословенны,
Таящие какой-то вкус весенних роз и тлена,
Впитавшие сладчайший сок таинственных цветов,
Их нежный лепет, точно робкий трепет тростников.
Рубин холодный уст жесток, уныл и ал —
Последняя из ран Того, Кто на кресте страдал.

Да будет извращенная душа благословенна,
На шумной улице забытый изумруд надменный.
Он, гордый, грязью уличной придавлен и обвит,
И камень мостовой его, как Крестный Путь томит.
В грязи ликующей ногой я растоптал
Последний сон Того, Кто на кресте страдал.

Симон, какая тайна
В лесах твоих волос?

Ты пахнешь розой чайной
Среди звенящих ос.
Ты пахнешь тмином, мятой,
Ты пахнешь рожью сжатой,
Орехом, мягким мхом
И вьющимся плющом.
Ты пахнешь воском, хлебом,
Когда его пекут,
Ты пахнешь знойным небом
И так, как пахнет пруд.
Ты пахнешь липой, ивой,
Когда она цветет.
Ты пахнешь спелой сливой
И медом сладких сот.
Ты пахнешь белой кашкой
И вереском сухим,
Анисом и ромашкой
И молоком парным.
Ты пахнешь жизнью, сном,
Любовью и огнем
И радостью случайной
Необычайных грез.

Симон, какая тайна
В лесах твоих волос?

Симон, печальный снег в саду лежит, белея,
Симон, как снег, белы твои плечо и шея.

Твоя рука холодная, как снег, застыла.
Твоя душа холодная, как снег, застыла.

Снег тает только от горячего лобзанья,
Твоя душа от поцелуя расставанья.

Печален снег на ветках елей, легкий, белый,
Как под каштановыми волосами тело.

Симон, гляди, белеет снег равнины дальней,
Симон, ты — снег, ты — снег холодный и печальный.

Девушки Багдада уезжают в море
На корабле с веслами белыми.
Грустные странники плачут горько
Над кустами с розами белыми.

«За то, что мы дали грустным странникам
Заглянуть в наши очи черные,
Мы, девы и вдовы печальные,
Уплываем в дали черные».

Девушки, вы приходили весело
К фонтану сладкому,
При тихой улыбке вечера,
При свете золотого факела.

«Издалека пришедшие странники,
Заглянувшие в наши черные очи,
Скажут: «Девы нежные и неверные
Нас покидают для черной ночи».

Корабль украсят белыми розами
И весла украсят на корабле,
Черные негры будут матросами,
И самый мудрый
Поведет корабль к белой земле.

Усталый корабль без руля и без весел
Уйдет и утонет где-то далеко,
И странники не узнают, куда нас забросил
Быстрый ветер черного Рока».