Борис Корнилов - Избранное

Он полз, седоватый, огромной лисою,
пыхтя, расстилая хвосты и усы, —
скамейки уже покрывались пыльцою
холодной и густо упавшей росы.

Раиса постлала газетку и села
напротив Народного дома, как раз
за изгородью грохотало, свистело,
гремел барабан
и гудел контрабас,
какая-то дудка задумчиво выла…

И вспомнила Рая, что в этом саду
она повстречала Сергея.
То было
в такое же время,
но в прошлом году.

А шла она с Катей, с фабричной подругой,
и яблони так же стояли в пуху,
и дудка все так же гудела под ругань,
под хохот, под песенки, под чепуху.

Сидели на пыльной скамейке.
Все выше
деревья растут —
лиловеют,
скрипят…
И к полночи он из-за дерева вышел —
рубашка-апаш
и гитара до пят.
— Позвольте присесть, —
на ходу золотую
рванул загудевшую гневно струну
и песню запел, что «люблю молодую,
такую хорошую,
только одну».

Послушали песню…
Влюбляясь, хихикая,
стирая румяна и пыль со щеки.
А в песне — зима и метелица дикая,
тоску и разлуку поют ямщики.
Пожалуй, любовь начинается с песен.
Мы — жирные птицы — поем по ночам…
Раиса подумала:
«Он интересен», —
и дрожь по ее пробежала плечам.

Так приходит любовь —
не черемухи шелест,
не чешуйчатая совратительница-змея,
а тоска
и грудных набухание желез,
под кроватью комок из ночного белья.
Нет, любовь тяжела,
и амур со стрелою не выход —
я видал много разных любовей,
а в общем, одна —
жестким пухом покрыта,
стрекозиные глазки навыкат,
вот не знаю — копыта ли, ноги ль?
Душна и потна.
Но прекрасна такая —
без беседок и без усадеб,
человеческая, живая,
в поту и в крови,
наше время пришло,
и пора ликвидировать садик —
сей единственный,
универсальный
плацдарм для любви.
Говорите об этом своим
золотистым любимым:
садик — пусть даже райский —
еще не расчет.
И любовь переходит в жилье,
пахнет дымом,
скоро дети пойдут,
молоко голубое течет.

Шел вторую неделю
и радовал месяц медовый,
но Раисе покоя одно не дает,
почему у Сергея монеты и времени вдоволь,
водку пьет,
не работает,
песни поет.
Только знает трепаться,
гудеть по бульварам гитарой,
от вопросов легко отмахнуться,
шагая во тьму:
— Что мне ваши заводы!
Я в пивную хочу —
я не старый…
Что я — дыму не видел?
Я, может, родился в дыму…

Две недели проходят,
и третья уже на исходе,
нет Сергея — пропал,
не ложится Раиса в постель…
Он приходит с товарищами,
все ребята одеты по моде:
— Ну, хозяйка моя,
принимай поживее гостей…

Обращаясь к парням:
Их, таких — у меня — незамужних,
сами знаете сколько… —
И гости грохочут: — Ха-ха… —
Пьют коньяк,
и бушует Сергей:
— Я — домушник.
Ну, так что же!
Профессия не плоха…

Организована у Раисы
конспиративная хаза.
Золотой в ней хозяин:
— Малина хорошая… во! —
Он кричит на Раису:
— Ты дура,
ты бикса,
зараза…—
Он споил управдома…
Не боится теперь ничего.

Год проходит, гремя,
Рая глохнет от этого грома,
всё в дыму —
этот вечер в дыму —
голубой и сырой…
Так она вспоминает
на скамейке, что против Нардома,
год уходит налево,
теперь наступает второй.

Вас когда-нибудь убаюкивали,
мурлыкая?
Песня маленькая,
а забота у ней великая,
на звериных лапках песенка,
с рожками,
с угла на угол ходит вязаными дорожками.
И тепло мне с ней, и забавно до ужаса,
а на улице звезды каменные кружатся,
петухи стоят,
клювы вытянуты,
пальцы скрючены,
в глаз клевать
с малолетства они научены.
И луна щучьим глазом плывет замороженным,
елка мелко дрожит
от холода телом скореженным,
и замечется в небе, как молния,
птица черная, птица дикая…
Только мне хорошо и уютно,
песня трется о щеку, мурлыкая.

Это в детстве.
Но даже и после,
когда на постели —
то испорчен пружинный матрас,
то бессонница —
полночь глуха…
Вдруг захочется, чтобы, баюкая, пели
про пыхтящее дерево,
про огромного петуха.
Станет полночь тепла —
одиночества нет и в помине,
песня лапкою трогает старую щеку твою,
вспомнишь детство смешное,
уснешь где-нибудь на «амине»,
на каком-нибудь «баюшки, баю, баю».

Так и Рае хотелось,
чтобы пышные плавали ели,
чтобы снег полыхал,
чтобы звезды текли над зимой…
Чтобы ей, задыхаясь, унылую песенку спели
или, все забывая, запеть и заплакать самой.

Но довольно мечтаний.
Осталось полчаса до трамвая:
разбегутся по паркам,
светя фонарями во лбу, —
вон они пролетают,
качаясь и завывая,
развозя из Народного дома
густую толпу.

Только-только хотела привстать.
Кто-то под руку…
— Бросьте!..
— Я, гражданка, по делу…
— Какие быть могут дела!.. —
Рая смотрит.
Глаза помутнели от злости:
это в прошлом году
она неученой была.

— Потоскуемте вместе?
— Какая от этого радость?
— Радость, прямо скажу, не ахти какова,
а тоска,
может, будет немного покрепче на градус,
вот и все преимущество…
— Мало…
— А хватит пока.
Разрешите, я вас провожу!
Потолкуем о звездах,
о Васильевском острове,
можно о бирже труда,
вы понюхайте только,
какой изумительный воздух…
Вам куда?
Неужели?
Представьте, мне тоже туда…
Это — Зоологический сад,
тут живут обезьяны и тигры,
попугаи, медведи
и разного много добра.
Вы играете в игры?
Какие вы любите игры?
Не играете?
Ну?
Неужели?
Напрасно.
Пора.
Игры нам развивают живот,
наши руки и мускулы тела!.. —
Он попрыгивал, радуясь и хохоча…
Рая тоже смеялась,
потом потихоньку запела,
головою касаясь такого большого плеча.
— Приходите на стадион. Не придете?
— Приду…
— Непременно.
Я за вами зайду.
Как ваш адрес?
— Ко мне? Не сейчас…
Мама очень больна.
Вообще у меня перемена:
мы меняем квартиру —
На Выборгской будет у нас…

— Хорошо, хорошо.
Приходите, спросите Крылова,
вам покажут.
Глядите, хорошая наша река…
Ну, придете?
— Приду, обязательно…
— Честное слово?..
— Обязательно…
— Ну, приходите. Пока.

Мутный вечер встал к окну спиною,
как бы унижая и дразня,
где-то в коридоре за стеною
примуса послышалась возня.
Что там жарят?
Рыбу в постном масле?
Вот пришло житьишко карасю…
Господи…
Скорее бы погасли…
Нет — не гаснут, а шипят вовсю.

Прогремит по улице подкова.
Проревет петух, по горло пьян, —
может, почитать чего такого,
завалиться с книгой на диван?