Ван Вэй - Стихотворения

Конечно, пряди седины мы изменить уже не вольны.

И в золото другой металл никто из нас не превращал.

(Перевод Ю. Щуцкого.)

Да, жизнь человека на этой земле быстротечна, каждому суждены не только рождение, молодость, но и старость, смерть. Единственно в этом мире неизменно - Великая Природа, вновь и вновь приходит весна, вновь будут расцветать цветы:

День уходит за днем, чтобы радости год приближать.

Год за годом идет, но весна возвратится опять.

Насладимся вдвоем - есть вино в наших поднятых

чашах,

А цветов не жалей: им опять предстоит расцветать!

(Перевод А. Гитовича.)

Поэта радует тихая уединенная жизнь, он безмятежно созерцает окружающую природу. В предисловии к сборнику "Ванчуань цзи" Ван Вэй писал: "Мое убежище в долине реки Ван, остановитесь и осмотрите ров Мэнчэн, холм Хуацзыган, перевал, где рубили бамбук, беседку Вэньсин, Оленью рощу, рощу Мулань... Там проводили мы с Пэй Ди свой досуг, соревнуясь в поэзии и вызывая друг друга на составление парных стихов к произнесенным строкам..." |27, с. X]. Поэт считает, что нет ничего дороже уединения на лоне природы:

На склоне лет мне тишина дороже

Всех дел мирских - они лишь тлен и прах.

Тщеславие меня давно не гложет,

Мечтаю только о родных лесах...

(Перевод А. Гитовича.)

Все чаще поэт продолжает свои размышления о скоротечности времени:

Я в мои годы как постарел!

Волосы на голове и висках день ото дня белей.

Я пока еще пребываю в этом мире,

Но смогу ли еще быть гостем на этой земле?

("Вздыхаю о седых волосах".)

В другом стихотворении поэт словно спорит с собой, не пристало ему, буддисту, сетовать на подобное, поскольку мир наш не более чем иллюзия:

Но в конце-то концов - что печалиться о седине?

Я растратил все золото - нового нет у меня.

От болезни и старости можно ли избавиться мне,

Если книги твердят вам, что нет вообще Бытия.

О своем окончательном решении принять полностью буддийское вероучение поэт говорит в таких стихотворениях, как "На прогулке к монастырю Ганьхуасы" [257, с. 227], "Посетил горную обитель монаха Тань Сина {Буддийский монах Тань Син был другом Тао Юаньмина.} в монастыре Ганьхуасы" [257, с. 128]:

Распростился с бедной деревней,

Обратился в буддизм, в храм пришел.

Тема ухода от мирской суеты, обращение к буддизму звучит и в стихотворении "Посвящаю шаофу Чжану":

На закате лет лишь покой люблю,

Мелочные дела не волнуют больше меня.

Сам же я не имею планов больших,

Знаю одно: вернуться к старому лесу.

Поэта более не занимает мысль о карьере, успехах на чиновничьем поприще:

Вы спросите меня об удачах иль неудачах

Рыбацкая песня в ответ разольется по берегу.

Поэт на протяжении всей жизни большей частью жил в кругу близких друзей, теперь, на склоне лет, его порой печалит одиночество, тоска по задушевной дружеской беседе:

И даже ты, мой старый друг, представить бы не смог,

Как я теперь, на склоне лет, печально-одинок.

(Перевод А. Гитовича.)

Ван Вэй твердо встал на путь Будды, душевное равновесие поэт обретает в занятиях созерцанием на лоне природы, сравнивая земные страсти, мирскую суету с ядовитым драконом:

Не знаю я, где храм Сянцзи

"Распространяющегося аромата",

Немало верст брести к заоблачным высотам.

Кругом деревья древние, нет даже тропки человека.

Там, высоко в горах, где колокол?

Источника слышно журчанье, туман кругом, опасны

скалы,

А солнца свет лишь холодит сосны зеленое убранство.

Перед закатом солнца пруд опустел,

Я в созерцании глубоком борюсь с драконом

ядовитым.

("Навещаю храм Сянцзи".)

Ван Вай укрепляется в своих буддийских воззрениях достаточно прочно и провозглашает:

И понял я вдруг, что страдает лишь бренное тело,

Слабеет оно, но душа остается крылатой.

"Ворота Сладчайшей Росы" открываю несмело {*},

И дух наслаждается их чистотой и прохладой.

(Перевод А. Гитовича.)

{* Подразумевается буддизм.}

На склоне лет сам поэт так отозвался в одном из стихотворений о своем творческом пути:

Стихи сочинять ленюсь на старости лет.

В преклонных годах без них достаточно бед.

В рожденье ином был я - поэт,

В той жизни, верней, присуща живопись мне.

От прежних привычек не мог отрешиться вполне

И стал невзначай известен среди знатоков.

Зачем-то слыву творцом картин и стихов,

Но сердцем не верю, что я и вправду таков.

(Перевод А. А. Штейнберга.)

Но поэт действительно таков, по праву заслуживая признание поэта и живописца, о нем Су Ши сказал, что "...в поэзии его живопись, а в живописи поэзия".

^TГЛАВА III^U

^TДУХОВНЫЕ ГИМНЫ В ТВОРЧЕСКОМ НАСЛЕДИИ ВАН ВЭЯ^U

Буддийские гимны

Особое место в творческом наследии Ван Вэя занимают буддийские гимны, которые, очевидно, были написаны поэтом по заказу китайских аристократов, принявших буддизм. Ниже рассматриваются три буддийских гимна - три "цзана": "Переработанный буддийский гимн с предисловием" [257, с. 367], "Хвалебный буддийский гимн о вышивке "Колесо исполнения желаний" с предисловием" [257, с. 373] и "Буддийский гимн "Амитаба" с переработанной картиной, написанной чиновником-гэйшичжуном Доу Шао в пагоде Сяои в память умершего младшего брата - бывшего чиновника - начальника гарнизона" [257, с. 375].

Личность поэта, его отношение к буддизму, оригинальные философские рассуждения придают черты индивидуальности каждому гимну. Так, и "Предисловии" к гимнам Ван Вэй размышляет на буддийские темы. Живущий в бытийном мире, говорит поэт, и пытающийся умозрительно постичь Шуньяту пустоту и татхату - высшую буддийскую истину - мало чего добьется, ибо для обыденного сознания это недостижимо:

Тишина, тождественная Шуньяте,

Они непостижимы сердцем.

Татхата пребывает в неподвижности

Она удалена от мира сознания.

[257, с. 373.]

Но при достижении определенного совершенства в практике и теории буддизма может открыться истина того, что "...[буддийская] реальность не ограничена ничем, постоянно сопутствует всем живым существам. [Татхата) не отчуждена от деяния, но не объять ее всем множеством поступков" [257, с. 373].

"Предисловие" завершается с присущей Ван Вэю скромностью:

Раз свойства дхарм таковы,

Разве можно это словами объяснить?

Но несмотря на такое заключение, поэт с легкостью оперирует сложнейшими понятиями буддийской догматики, объясняя многие, трудные для понимания. Рассуждая о свойствах дхарм, он говорит, что никто не в силах определить дхарму: "Можно говорить весь день, но дхарма не имеет ни названия, ни облика" [257, с. 308]. Термин "дхарма" - от санскритского корня "dhar" "носить", "носитель", "несомое" - часто служил предметом толкований для буддийских теоретиков. Ортодоксальный буддизм дхармами называет "истинно сущие", трансцендентные, непознаваемые носители-субстраты тех элементов, на которые разлагается поток сознания со своим содержанием [87, с. 87]. Китайские буддисты передали санскритско-буддийский термин "дхарма" уже известным в китайской философии термином "фа" - "закон", вложив в него буддийский заряд со следующими значениями: 1) качество, атрибутивное сказуемое; 2) субстанциональный носитель, трансцендентный субстрат единичного элемента сознательной жизни; 3) элемент, т. е. составной элемент сознательной жизни; 4) нирвана, в смысле "пустоты" или "абсолютного", т. е. истинно реального; 5) учение Будды; 6) вещь, предмет, объект, явление [87, с. 87-88].