Василий Молодяков - Венок Брюсову. Валерий Брюсов в поэзии его современников

Я забыла, что сердце в вас – только ночник,
Не звезда! Я забыла об этом!
Что поэзия ваша из книг
И из зависти – критика. Ранний старик,
Вы опять мне на миг
Показались великим поэтом…

Как полноводный Рейн, течет рассказ,
Но не как Рейн немецкий меж зеленых
Холмов, где виноград растет на склонах,
Где дух средневековья не угас.

Но даже память о былых баронах —
Разбойниках только пленяет глаз
В замшелых замках, где и речь влюбленных,
Наверно, тише льется в страстный час.

Не как швейцарский – горных вод бурун,
Но как голландский – мрачный, у низовья
От тучных пастбищ до бесплодных дюн.

Рассказ твой мужественно сдержан. Кровью
Окрашен он. Над ним, как злой колдун,
Застыл багровый диск средневековья.

Варвары, варвары грянут!
Вскрикнул в надежде поэт,
Жить, уничтожив нас, станут,
Гимн будет снова запет!

Но осторожный ученый
Скажет поэту: ты рад?
Вечны движенья законы —
Варвары нас породят.

Снова измыслятся воли,
Кругом движенье бежит,
«Tangere circulos noli» —
Рок, как мудрец, говорит…

Великого приветствует великий,
Алея вдохновением. Блестит
Любовью стих. И солнечные блики
Елей весны ручьисто золотит.

Ручьись, весна! Летит к тебе, летит
Июнь, твой принц, бессмертник неболикий!
Юлят цветы, его гоньбы улики,
Божит земля, и все на ней божит.

Рука моя тебе, собрат-титан!
Юнись душой, плескучий океан!
Самодержавный! мудрый! вечный гордо!

О близкий мне! мой окрылитель! ты —
Ваятель мой! И царство Красоты —
У нас в руках. Мне жизненно! мне бодро!

В с е м ы к а к б у д т о н а р о л и к а х
с ва л и т ь с я л е г к о н о с е й ч а с
м ч ат ь с я и в е с е л ои с к о л ь к о
д а м ло р н и р у ю т о тм е н н о н а с
н а ш г ер бу к р а ш е н л и к е р а м и
и м ы д е рз к и е д у ш ас ь ш и п р о м
и щ е м юг ию л я и в о вс е м ф о р м у
м ч а си л о юо т к р ы то к л и п п е р
з н ой н о з н а е м ч т ов с е ю н о ш и
и вс е п о ч т и г о в о рю б е з у с ы е
ут в е р ж д а я э т о ч аш к у п у н ш а
п ь е м с р а д о с т ь ю з а Б р ю с о в а

Поэт-сладкопевец, не зная меня,
Ты «тени» моей подал руку…
Красив был твой жест. Я узнал в нем тебя.
Он мне врачевал мою муку,
Он сбросил оковы с рыдающих дум…
Ваятель скульптурного слова!
В тебе я почувствовал эллина ум,
И люб мне твой образ, и струн твоих ропщущих шум,
Пера возрожденный Канова!

Ты, русской речи Всадник Медный,
Стоишь над нами вознесен,
Вперяя взоры в заповедный,
Еще не завершенный сон.

И что тебе хвала ли, зависть,
И новых Кассиев клинки;
Любовнику нетленной славы —
Столетья нашего венки.

Когда душою угнетенною
Владеет сон людских речей,
Какою песнью благовонною
Тебя приветить мне милей!

Но в зала прелести размерные
Ты появляешься – ничей
В неуследимые, неверные
Мельканья взоров и огней.

И остро резок лоб морщинистый,
Скулы безумный поворот: —
И ты уже над влагой тинистой,
Над зыбями запевших вод.

Сжимают четко руки тонкие
Здесь летопись судьбы твоей.
О, эти строки меднозвонкие,
Рыданья родины моей!

И – после тяготы томительной
И переменчивых сует —
Своею влагою целительной
Ты указуешь грани бед.

И голос предостерегающий,
Прельстительные вызвав сны,
Встает, как призрак быстротающий
Неизреченной тишины.

Сурово нас встретила старая Сайма.
Задорные волны, серея, ревели,
И в такт с перебоями лодки качаемой
Свистели и пели столетние ели.

И чайки стонали от счастья и страха,
И падали стрелы расплавленных молний.
За маленьким островом спряталась Рауха…
Лишь небо, да мы, да гремящие волны!

Вся Сайма гремела торжественно-стройно
Безвестного гимна суровые строфы…
А сердце смеялось почти успокоенно,
Забыв о пройденной дороге Голгофы.

Долго шли бульваром, повернули обратно.
С грохотом трамвая слились злые слова.
Кажется, я назвала Вас развратным,
Заявила, что отныне я для Вас мертва.

Что мою любовь Вы растоптали сами,
Что в душе только презренье и брезгливость…
Вы как-то сжались под моими словами,
Да изредка взглядывали по-детски боязливо!

Но, когда я хотела одна уйти домой, —
Я внезапно заметила, что вы уже не молоды,
Что правый висок у Вас почти седой, —
И мне от раскаянья стало холодно.

Электрическим фонарем вспыхнуло прошедшее,
Нежность иглою сердце пронзила;
Я робко взяла Вашу руку, – и воскресший,
Вы растроганно твердили: «милая, милая!..»

Мне заранее весело, что я тебе солгу,
Сама расскажу о небывшей измене,
Рассмеюсь в лицо, как врагу, —
С брезгливым презрением.

А когда ты съежишься, как побитая собака,
Гладя твои седеющие виски,
Я не признаюсь, как ночью я плакала,
Обдумывая месть под шприцем тоски.