Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Зашипит под клеймом только тот, кто гол и бос!
Мол, украл кусок хлеба — повесят за шею и вздернут под самое небо,
чтоб как памятник правде висел и качался в петле бы!
А чтоб снял с себя преступник тяжесть смертного греха —
пусть отдаст он свой живот для орг а на на меха.
Просверлите ему око, чтобы стал слепой мешок он!
К хвосту кобылы привяжите и по городу влачите мимо окон!

Иродовы розги, жгучие бичи!
Как рыба на суше, нищий, трепещи!
Чье под серным пламенем личико морщится?
Хорошо спеченная ведьмочка там корчится!
А епископ в своем плювиале домастовом
по-латыни намекает голосом ласковым:
мол, в молитвеннике старом есть премудрые слова,
что за нищего в ответе беднякова голова!

О вы, грамотеи славные, коварные,
наши гуманисты прегуманитарные!
О грабанцияши, вы, студенты наши, некроманты наши,
псалом по панихиде эти речи ваши —
это яд змеиный в гефсиманской чаше!
Ведьмы на могильщике мчатся, хохоча,
гробовщик с доносчиком кличут палача…

Тот, кто на ветру не вывернет плаща,
будет этим ветром погашен, как свеча!

Меж цветов нет правды тоже, —
так вонючий подорожник,
завистник жалкий,
говорил фиалке:

«Тебе любо, тебе любо,
фиалке кудрявой,
когда ходит по дорожке
цветастая пава.

А нам тяжко, а нам тяжко
на пашне на черной,
рядом с жалкими друзьями —
с повиликой, с терном.
Подсолнухи, розмарин
да на грядке георгин.
Маргаритки, францискан
пахнут, словно марципан.

А бедняк болиголов
вреден для иных голов.
Крапива жалит, а лопух
воняет, как нечистый дух.

Травка, кротовик и лютик,
от них и кошка носом крутит,
воняют, как чихирник,
смердят, как гной,
от них и пользы нет никакой.
Когда в божьей простынке
возлежит на спинке
младенец Иисус,
не ищет он постели
в осоке, в чистотеле,
и в цикории робком,
горьком на вкус».

Цикламен и бархатец, горошек и вьюнок
слышат, как бунтует подорожник-дурак;
и бархатец молвит: «Дурак ты, дурак,
да будет так, как велел нам бог.

Я, к примеру, не лилия, не розовый куст,
не родился сиренью и о том не пекусь!
Я бархатец скромный, и жить я умею,
пускай, как ландыш, а не как Галатея!»

Но сказал подорожник: «Нет уж, мой сударь,
простите меня за дерзость и удаль,
я, как колокольчик, кланяться не буду.

Вы себе в садочке живете, как боги,
а нас воробьи клюют при дороге,
на нас коровы гадят, цыган мочится —
на нас и черту поглядеть не хочется,
у молочая, у барвинка похабный вид,
а в ваших простынках младенец спит.

Но ежели так надо и есть на свете так,
чтоб на одного мочились цыган или вол,
а другой чтоб, как лилия, во садочке цвел,
ежели так должно быть, то пусть будет так,
а я, как завистник, как дурак и бедняк,
вставлю себе в шляпу полыхающий мак,
и пусть подует ветер, ветер — северян!

Северян — козодер, жабогуб, змеестрах,
он сдерет все краски на ваших штанах,
а нам все равно — мы плевелы, терны,
сорняки, подорожники, коровьи блины».

На холме она высоком,
И веков немало ей,
Заросла травой до окон,
Приютив нетопырей.

Голубей пугливых стаи
Не тревожит медный звон.
Эту церковь, умирая,
Запереть велел барон.

Он желал, чтоб страстотерпцы
Были строги в меру сил,
Но ваятель, щедрый сердцем,
Их весельем одарил.

В алтаре Антоний мудрый,
Светлым пламенем одет,
Смотрит, лихо вскинув кудри,
Как насмешливый студент.

Смех в глазах его лучится;
Замер с поднятой ногой
И, чтоб наземь не свалиться,
Оперся на посох свой.

С царственным жезлом Микола
Рядом с ним — и тоже рад,
Митра — башнею тяжелой,
Борода — как водопад.

Петр святой в углу бряцает
Золотым ключом своим:
— Кто здесь путь нам преграждает?
Ну-ка, схватимся с любым!

Там монашек седовласый,
Как юнак, пустился в пляс,
Разметались полы рясы, —
Нынче грех, мол, не про нас!

Деревянными крылами
Машет ангельский народ,
Славно топают ногами,
Скачут, будто грех не в счет.

Сквозь проем, заросший цвелью,
Солнца луч блеснет из мглы —
Тут уж нет конца веселью,
Что достойно похвалы.

Моисей один сурово
Накреняет грозный рог…
И от зрелища такого
Улыбнулся старый бог.

О милейшие святые,
Вы теснитесь по углам,
Страсти в вас кипят людские,
На простор бы выйти вам,

В белый свет, в родные дали,
Чтоб весельем да игрой
На земле лечить печали,
Ободрять народ простой.

Вечно б вы бродили в мире,
Согревая смехом всех,
Часом с чаркою в трактире
Посидели б, — то не грех.

То в пятнах солнца, то голуба,
Сквозь чащу леса бежит тропа.

На ней и зайцев и серн следы,
И шрам колесный увидишь ты.

Должно, с дровами тянулся воз:
Там — птичьи стежки, здесь — червь прополз.

И вновь не видно нигде следов,
Тропинка вьется среди кустов,

Вокруг оврага скользит петлей,
Играет в прятки сама с собой,

Взлетает к небу и вдруг стремглав
Ныряет в бездну, совсем пропав.

Дивишься — в яви то иль во сне,
В какой ты сказке, в какой стране,

Не слишком ярко и не темно,
И сердце миром полным-полно.

И все печали, и все труды
Тобой забыты, и счастлив ты.

Пусть в горах над бездной гроб поставят мой, —
Черный шорох сучьев, лютый волчий вой

Пусть я слышу, мертвый, сквозь снегов лавины,
Недоступный зовам кинутой долины.

Пусть к гремящим тучам вознесут, как трон,
Чтоб не оскверненным был мой вечный сон