Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Будь терпелив и выжидай поры
Пока твоим окаменевшим оком
Не сотворится грозная слеза
Не выплавится из-под тесных век
Чудовищный предмет твоих раздумий
Который схож не с влагой
А с бревном
Пробившим брешь в заветном тайнике
Твоих мучений очевидных ныне
И схож с гигантской связкою ключей
От всех дверей и фонарей погасших

Упавшая слеза отобразит в себе
Весь мир замысловатый как игрушка
Так смятая бумажная салфетка
Воспроизводит муку лихорадки
В ее углах таится ночь любви
А посредине — золотой дукат
Сосредоточен на твоем раздумье
Покуда ты не думаешь и спишь

Дай вечеру подумать за тебя
Пускай раскинет гением луны
И выскажет тебе твои же мысли
Так станешь ты мудрей премудрой книги
Той над которой голову ломал
Покуда не взбрело тебе на ум
Ей предпочесть всезнание садов
И опыт отдыхающего плуга
Так станешь ты счастливей игрока
Чей выигрыш богатство Исфагани

Исправленная кривда — это кривда усугубленная
Одной слезы не дам для плача о вчерашнем дне
Я точно знал что завтра это завтра
Пусть горше чем Вчера но не Вчера
Подправленное наспех чьей-то кистью

Все души скоро отуманит осень
А в этих строчках лето расцветет
И потому радетельные пчелы
Пекитесь о читателях моих
Даруйте им раскидистое древо
Пусть постоят под ним на холодке

Я издавна храню мой талисман
В единственно надежном месте
В сердце
Я никогда его не потеряю
Пока я верен моему бездумью
Ведь только в совершенстве тишины
Когда смолкает мельничный жернов
Вы сможете услышать и понять
Что жаворонок говорит с небес
Не повышая голоса до крика
Что значит пианиссимо струи
Что предвещают дождевые капли
И вечную молитву двух влюбленных
Взывающую верность верность верность

Когда состаришься и станешь слышать хуже,
Когда одну лишь тень руками будешь прясть,
Когда озябнешь ты от неприметной стужи,
Когда твой блудный сын утратит пыл и страсть,

Когда под гнетом туч твои согнутся плечи,
Когда и я прощусь с раскрашенным жезлом,
Тогда, как инвалид, вернусь я издалече
К тебе, в наш старый дом — и сядем за столом.

Тогда, клонясь к земле свинцовой головою,
Услышим звон ручья, откуда — не постичь!
Тогда — когда-нибудь — расстанусь с немотою,
Забуду, может быть, свой стыд, свой стыд, свой бич.

И прошепчу слова, какие шепчут внуки, —
Я не дал их тебе по собственной вине.
Как скроешь ты тоску, куда упрячешь муки,
Куда упрячешь стыд, который страшен мне?!

Что ж, разве не тебя искал я жадным взглядом,
Когда любил других — надеясь, что найду!
Я звал тебя с отцом, и ты сидела рядом,
Когда метался я в горячечном бреду.

Губительны слова, губительней, чем чувства,
И звуки их страшны, как эхо в тишине;
И я закован в них, как будто в панцирь узкий,
А реки вен моих безумствуют во мне.

Когда состаришься и станешь слышать хуже.
Когда одну лишь тень руками будешь прясть,
Когда озябнешь ты от неприметной стужи —
В твоей крови моя заледенеет страсть.

Я тоже ведь деревенский,
Хоть за плугом и не шагал.
Я тоже ведь деревенский.
Над зыбкой моей жаворонок распевал.

Мои предки так же трудились,
Над землей склоняясь родной,
И так же на лавках дубовых
Хлебали из миски одной.

И где-то еще в деревне,
Где жить мне уже не судьба,
И где-то еще в деревне
Стоит и моя изба.

Висит суковатая палка —
Мой посох в лесу теней.
Висит суковатая палка,
Что блудных бьет сыновей.

Я тоже ведь деревенский,
Хоть город меня и сманил.
Я тоже ведь деревенский —
И ничего не забыл.

Как садовник, склоняясь над струями вод,
Ты сорви этот плод.

И в ладони, которой теплей не сыскать,
Дай ему дозревать.

И когда над садами, блаженно горя,
Тихо встанет заря,

Заглядевшись на этот небесный огонь,
Разожми ты ладонь,

Чтоб стеклянный фонарь, в небо вырвавшись, мог
Осветить даль дорог.

И увидишь, как он над речной глубиной
Встанет полной луной.

Бесхитростно пропетые мной песни
Когда-нибудь понравитесь и вы
Так вырезанное на коре древесной
Растет с годами сердце средь листвы

Стоит деревня, будто снится:
Домишки те же, те же птицы.
Скрипят колеса вперебой,
Взлетают гуси над тобой.
Двенадцать их. Не Музы ль это?
Их гогот провожает лето.
О гуси, гуси! Ваш полет
Увлек мальчишку вдаль, вперед —
Мечтой пронизанный одною,
Покинул я гумно родное.
Лететь! За тридевять морей!
Все выше, выше! Все быстрей!
Чудесно было в старой школе.
Бывало, возвращались с поля
Зарей зажженные стада,
А ты считал их — и тогда
Твои глаза и в самом деле
С фламандской страстностью глядели.
Жара стояла. Сено сохло.
А деревенька вся заглохла,
Чернели кухни без огня,
Косьба, косьба до склона дня.
Над косами и косарями,
Сверкая в серебре, как пламя,
Бывало, гуси там и тут
Лазурью радостной плывут,
А ты глядишь и кликам вторишь,
Чудес девятилетний сторож.
О гуси, — явь иль забытье, —
Верните мне село мое!

Небо, небо — цвет свободы,
Цвет лазури и победы,
Все в пыли, в цветах и в песнях
Танки, танки пролетают!
Окна улиц повернулись
И бегут за ними следом.
Прага, Прага, наконец-то
Ты свободна, Золотая!
Я влюблен в тебя в такую,
Мы такой тебя забыли.
Пусть еще стреляют немцы
Из подъездов и подвалов,
Но железом и камнями
От разрушенных Бастилий
Мы с тобою вместе, Прага,
Их накормим, как бывало.
Возле танков, где на башнях
Едут пыльные мессии,
У домов, еще звенящих
Ранеными зеркалами,
И в глазах, где, пролетая,
Отражается Россия,
Сбросив путы полонянки,
Прага пляшет вместе с нами.

Когда тебе взгрустнется,
приди.
Когда слеза печали навернется,
ты приходи, не жди!
От ночи той уже не остается
ни рыболовной сети, ни звезды.
И новый день очнется.
Придешь? Приди!