Наталия Солодкая - Волшебство (сборник)

– Бабочка, дорогая, любимая, прости. Я больше никогда не буду приходить домой грязным. Никогда-преникогда, – чистосердечно клялся Саник, прижимая к груди руки, по которым растекался мазут, и орошая своё раскаяние крупными слезами, катящимися из добрых, полных страдания голубых глаз.

– Замолчи, подлец! – полуобморочно привалившись к стене, бессильным голосом произносила Бабушка. – Ты вчера говорил то же самое. Нет тебе веры! Имей в виду, доведёшь ты баушку. Сбегу от тебя в тёмный лес, или уеду во Владимир. Узнаешь, как без баушки-то жить.

Саник протягивал к Бабушке перемазанные руки и начинал поднимать её с галошницы, продолжая просить прощения. Бабушка, собрав все силы, поднималась и начинала стаскивать с «подлеца» грязную одежду и обувь, причитая при этом, что его счастье, что теперь мы живём со всеми удобствами и горячей водой, а если бы на старой квартире в таком виде пришёл, то давно похоронил бы Бабушку. Замочив в ванной одежду Саника, Бабушка принималась искать снадобье, которым можно было оттереть с его рук мазут: мальчишко-то голодный пришел, а как такими руками есть?

Поздно вечером, когда Санику пора было спать, Бабушка укладывала внука и, укрывая одеялом, приговаривала:

– Спи, ненаглядный мой.

Саник целовал бабушкины руки и просил:

– Бабенька, приляг со мной ненадолго.

Бабушкино сердце таяло от его ласки, подобно воску, и замирало от нежности. Она уже забыла про дневные страсти и про замоченную в ванной грязную амуницию Саника, которую ей еще предстояло отстирать. Всё это было сейчас неважно. Загнув край белоснежной простынки, миниатюрная Бабушка пристраивалась с краешку и, обняв внука, в ответ на его ласку осыпала поцелуями мальчишеские руки, всё еще пахнувшие мазутом.

Деревня Куракино, а вернее то, что от неё осталось, ещё дымила печными трубами последних деревянных домов в окружении фруктовых деревьев и палисадников. На улице, вызывая восторженное любопытство городской детворы, изредка появлялась повозка с запряжённой в неё самой настоящей лошадью, а новая жизнь в виде жёлтеньких, салатовых и голубых пятиэтажек уже уверенно заполняла отвоёванную у деревни территорию. Новостройки взрывали это пространство, перекраивая до неузнаваемости сложившийся ландшафт, меняя масштаб и представления о расстоянии. Ещё недавно казавшееся внушительным на фоне деревянных изб здание клуба, фасад которого чем-то напоминал старинную усадьбу, словно скукожилось и вросло в землю, придавленное обступившими его прямоугольниками новеньких высоток. Сельский магазинчик с деревянным крыльцом, который, казалось, находится на самом краю деревни, теперь вдруг оказался совсем близко, через три пятиэтажки от дороги. А потом он и вовсе исчез, словно растворился.

Радостные новосёлы месили грязь купленными специально к переезду резиновыми сапогами, прокладывая себе дорогу до ближайшей автобусной остановки, но это пустячное обстоятельство не могло испортить невыразимого счастья обретения нового жилья со всеми удобствами.

Такими новосёлами предстояло стать и жильцам нашего коммунального обиталища. Мы покидали наш старый дом с серым забором, увенчанным колючей проволокой, двор с могучими берёзами, среди которых ютились сараи и душевые кабинки. Мы прощались с нашим обиталищем, с длинным коридором и большой общей кухней на пять семей, где ещё совсем недавно кипела жизнь «островитян», и в которой никакое событие не могло долго оставаться тайной. Здесь ссорились и мирились, выясняли отношения и прощали друг друга.

Мы навсегда оставляли дом, который принял сначала меня, а потом моего брата. Самое прекрасное место на Земле, потому что он был точкой в пространстве, из которой возник наш маленький Рай.

Утром, открыв глаза, я окинула взглядом комнату, в которой мне была знакома каждая трещинка на потолке. Вот у этой стены раньше стояла моя кроватка с нитяной сеткой, над которой висел коврик с девочкой и мальчиком с мячиком. А вот в этом углу, на маминой швейной машинке, каждый год устанавливалась настоящая, живая ёлка. Вот у окна мой письменный стол с коричневой настольной лампой, а там, в углу книжный шкаф и этажерка с книгами. На этом шифоньере Отец вешал простыню, и комната становилась кинозалом, в котором нам с братом показывали диафильмы. А вот на этих широких подоконниках я усаживалась с ногами и могла часами разглядывать морозные узоры или уноситься далеко-далеко, вглядываясь в мерцающие под светом луны искры сугробов.

Интересно, а приживутся ли на новом месте бабушкины фиалки в этих больших горшках? Как-то Бабушка их только в другую комнату перенесла, а они уж от этого и заболели. Совсем цвести перестали, что Бабушка ни делала. Всё переживала, что погибнут. А потом вдруг к 8 марта разом все и зацвели: целые клумбы на подоконниках образовались. У Бабушки радости не было предела: все поливала их да приговаривала:

– Милые вы мои, уж как вы нежитесь-то!

Мне тогда года три было. Играю я в комнате, а по радио сообщают, что сегодня 8-е марта и нужно дорогих женщин поздравлять и дарить их любимые цветы.

Я даже игрушки отложила в сторону. Думаю, а кто у меня дорогая женщина? Ясно кто – Бабушка. Значит, ей я и должна подарить любимые цветы. А какие цветы у неё любимые? Известно, фиалки. Медлить было нельзя: день близился к концу, и 8-е марта заканчивалось. Поднявшись с полу, я выбрала самое красивое своё ведерко: бордовое, с эмалевой росписью. Затем достала мамины маникюрные ножницы с загнутыми концами и срезала головки со всех фиалок. Со всех без исключения. Получилось почти полное ведёрко. В точности как в мультфильме про двенадцать месяцев, где девочка целую корзинку подснежников набрала. Вот Бабушка-то обрадуется красотище такой! От восхищения у меня прямо сердце зашлось. Иду в кухню, впереди себя ведёрко с фиалками несу, предвкушаю бабушкин восторг. Захожу на кухню, а Бабушка там лепешки жарит.

Я протягиваю ей ведёрко с фиалками и говорю:

– Баба, я поздравляю тебя с восьмым марта. Вот тебе твои любимые цветы.

Но вместо восторга, Бабушка побледнела, схватилась за сердце и сползла по стенке на табуретку, прикрыв глаза. Я ужасно испугалась и заплакала, тормоша Бабушку.

– Дочка, милая моя, зачем же ты фиалочки-то срезала, – побелевшими губами прошептала Бабушка.

Я поняла, что совершила что-то ужасное. На Бабушке не было лица. Повесив ведёрко с фиалками на локоток и прикрыв глаза ладошками, я безутешно зарыдала. Праздника не получилось. Придя в себя, Бабушка, подошла ко мне, взяла на руки и, покрывая поцелуями мои волосы, мокрые от слёз ладошки и щёки начала утешать, приговаривая:

– Не плачь, матушка ты моя дорогая! Да как же я не разглядела-то в ведёрке, какой ты мне подарок принесла. Ведь ты мне от всей души! А я-то, старая, не поняла сразу. – Тут в кухню зашла соседка Рита: