Наталия Солодкая - Волшебство (сборник)

Телефон мне без проблем вернули, взяв, как и полагается, расписку.

Я шла домой, сжимая в руке кусок серого пластмассового перламутра с такими же фальшивыми «бриллиантами» вокруг дисплея. Крышка была немного поцарапана, но дело было не в этом. Мне был не нужен этот телефон. Год назад он стал для меня символом любви. Сейчас он стал символом моей непростительной духовной пустоты, вещного рабства и человеческой мерзости.

Мне казалось, что в глазах моего Хранителя я выгляжу столь же мерзко и недостойно, как выглядел тот грабитель в моих глазах. И чувства я, должно быть, вызываю такие же. Придя домой, я достала красную коробку и положила в неё серебристо-перламутровое достижение материальной цивилизации. Положила, чтобы никогда больше не взять в руки.

Природа совершала свой привычный круговорот. Лето сменилось слякотной осенью, которая в одно прекрасное солнечное утро сдала свои позиции зиме, сообщившей о своём приходе первым нежным снежком и лёгким морозцем. Спустившись за почтой, я открыла свой ящик и среди вороха рекламных листков увидела конверт с казённым штампом, который тут же вскрыла. Это была официальная повестка, которая извещала о том, что я в качестве потерпевшей вызываюсь в городской суд такого-то числа сего года по обвинению гражданина такого-то и далее, как обычно пишут в судебных повестках. Меня что-то неприятно царапнуло внутри. Уж очень хотелось считать, что ничего этого не было. Но идти было нужно.

В назначенный день я вошла в здание городского суда, в котором ни разу в жизни не бывала. Внутри этого чертога Фемиды царила какая-то особая атмосфера: холодная, сухая, обесцвеченная. В это место не заглядывает радость и за счастьем сюда не приходят. В коридорах было пустынно, и только у зала заседаний № 3 на откидных деревянных сиденьях сидели двое мужчин и одна женщина. Я сверила номер зала с указанным в повестке. Правильно, мне сюда. Я села на свободное сиденье.

Мои соседи негромко переговаривались:

– Что-то задерживаются. Сказали, что ещё не привезли.

И я подумала, что наверное, это – родственники подсудимого. Такие с виду приличные люди. Ну и такое бывает, в семье не без урода. Каким бы мерзавцем он ни был, но он всё-таки им – близкий человек. Это естественно, что они пришли на суд. Через несколько минут дверь открылась, и молодая женщина, видимо секретарь суда, пригласила всех в зал заседаний.

Зал суда я видела только в кино, где завершалось действие захватывающего детектива. Как правило, истинный преступник нёс справедливое наказание и вначале несправедливо обвинявшийся главный герой, выбегал из дверей суда, подставляя солнцу счастливое лицо. Увиденное в реальности ошеломило меня. Помещение зала суда было серым и создавало давящее ощущение и решётками на окнах, и холодными, глянцевыми скамьями, и чем-то необъяснимым, витающим в воздухе. Безысходностью. Всем вошедшим было предложено занять места в ряду у окон. У противоположной стены располагалась самая настоящая клетка из толстых чёрных прутьев до потолка. Клетка для человека. В этой клетке на такой же чёрной скамье сидела скукожившаяся фигурка, казавшаяся маленькой и ничтожной, точно придавленной этой металлической конструкцией.

Я увидела это краем глаза. Повернуть голову в сторону клетки и посмотреть на сидящего в клетке человека мне не хватило духу, но я знала, что там сидит ОН. Тот, кто душил меня за горло, вырывая добычу, считая её принадлежащей ему по праву. Тот, кто напал на меня и был готов убить, кто пытался проникнуть в мой дом с преступными замыслами. Тот, из-за кого моя жизнь пошла кувырком, кто подорвал моё здоровье. Тот, чьего лица я так и не увидела, но кого я именовала самыми последними прозвищами, ненавидела всеми силами своей души и мечтала об отмщении. Этот миг торжества наступил. Система выполнила свою работу и правосудие, которое было на моей стороне, приготовилось обрушить на преступника всю свою карающую мощь. Теперь здесь я была лишь атрибутом, участником массовки в большой драме, песчинкой, которая уже не решала ничего. Решать теперь будут другие. Те, у кого нет права впадать в сантименты и ошибаться.

– Прошу всех встать, суд идет, – гулко прозвучало под сводами зала. Председателем суда была немолодая женщина с суровым выражением суховатого лица, прорезанного глубокими морщинами у переносице и в уголках рта. Лицо обрамляла шапочка остриженных бобровых волос с проседью.

Когда зачитывалась информация по делу, выяснилось, что вошедшие со мной люди никакие не родственники, а тоже, как и я, потерпевшие. Обвиняемый при различных обстоятельствах совершил у них кражу мобильных телефонов, а у одного из пострадавших ещё и денег. Я также узнала, что обвиняемый является проживающим по адресу… В общем, мой сосед по двору из дома напротив. И что ему – 24 года.

Я по-прежнему не могла заставить себя повернуть голову в сторону клетки, чувствуя, что на меня, подобно расклеенной лаве, накатывает что-то тяжёлое, вязкое, с чем справляться становится всё труднее. Оно уже почти душит меня и жжёт огнём. Расстегивая пуговицы пальто, я почувствовала, как у меня дрожат руки.

– Что со мной? Разве я не должна быть спокойной? Разве не этого я хотела? – пульсировало в моей голове.

Инстинктивно я ощущала, что во всём этом жутком спектакле, поставленном самой жизнью, не хватает какого-то важного элемента, отсутствие которого нарушает баланс сил, и в этом нарушении нет, и не может состояться полной справедливости. Не по закону общества, а по закону человечности.

В чём, в чём оно, это нарушение? Словно надеясь найти разгадку, я несмело повернула голову в сторону клетки, не решившись поднять взгляда на обвиняемого. Все скамьи, кроме тех, на которых расположились пострадавшие, были пусты. Притом, что заседание было объявлено открытым. И вдруг меня пронзила мысль:

– Мать… А где его мать? Почему её здесь нет? Ведь судят её сына! Почему нет вообще никого из родных?

Вот оно то, что разрывало меня на части, заставляя мучиться от ощущения противоестественности ситуации! Этот человек перед лицом бесстрастной машины правосудия, которая не имеет права ошибаться, был совершенно один. Скукожившийся, жалкий, за толстыми прутьями клетки. Как загнанный зверь, который забыл, что когда-то был рождён человеком. Сколько лет может быть его матери? Ему – всего 24. Возможно, она даже моложе меня, ведь её сын моложе моего. Почему она не рядом с ним? Ведь это ЕЁ заблудший сын! Почему она не стоит на коленях перед судом, и с рыданиями не умоляет дать её сыну шанс снова стать человеком? А может, у него нет матери?

Пока эти мысли проносились в моей голове, первый из потерпевших уже завершал свои показания.