Юрий Зобнин - Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы

– Коли царь примет петицию, я тут же потребую клятву немедленно подписать указ о всеобщей амнистии и о созыве всенародного Земского собора. А вы запоминайте. Ежели я выйду затем на балкон и махну платком белым – то начнется всенародный праздник. А вот ежели выйду и махну платком красным – то тогда, значит…

– Что « тогда » , о. Георгий?

– Ничего, так… Да что там: все средства хороши… Слышали: цель оправдывает средства. А цель-то у нас святая – вывести народ страждущий из тупика, избавить от гнёта. Попробуем идти с Богом… С Богом… А коли не получится с Богом, то… всё равно пойдем… И своего добьёмся!

В нём явно начинало бродить безумие. «Чем династия Готторпов (Романовых) лучше династии Гапонов? – вспоминал гапоновские откровения литератор Владимир Поссе. – Готторпы – династия гольштинская, Гапоны – хохлацкая. Пора в России быть мужицкому царю, а во мне течёт кровь чисто мужицкая, притом хохлацкая».

Накануне шествия Гапон и руководители «Собрания рабочих» решили сфотографироваться вместе – «на прощание». Все уже знали, что в городе подняты войска. Наступал великий день в российской истории – воскресное девятое января тысяча девятьсот пятого года. Ранним утром над морозным Петербургом нависла сплошная густая туманная дымка. Деревья покрылись пушисто-белым инеем. Заря упрямо росла, пробиваясь красно-кровавыми сполохами к улицам, на которых повсюду замёрзшие за ночь солдаты топтались вокруг дымящихся походных кухонь. Вдруг плотная холстина тумана как будто лопнула трижды, и в образовавшиеся прорехи хлынул вниз ослепительный свет:

Солдаты в строящихся шеренгах и редкие прохожие на тротуарах задирали голову и, оробев, осеняли себя крестным знамением.

Над городом яростно сияли… ТРИ СОЛНЦА!

Кровавое воскресенье – «Потрясение на всю жизнь» – Объяснение в Регулярном парке – «Дафнис и Хлоя» – Любовная история Николая Гумилёва – Революционные беспорядки и Мукденское сражение.

В жизни каждого человека великие исторические рубежи предстают, в подавляющем большинстве, в окружении тех незначительных, камерных деталей повседневности, которые, будучи взяты сами по себе, вскоре стёрлись бы из памяти. Однако оказавшись бытовым фоном свершающейся катастрофы, все эти детали и подробности укореняются в сознании: к ним возвращаются вновь и вновь в поисках роковой символики, в поисках того тайного сигнала опасности и тревоги, который, наверное, посылала судьба, и который тогда не был распознан в должной мере. «Я вспоминала, – пишет Ахматова, – как дрожали руки у студента-репетитора <���И. В. Селивёрстова>, когда он приехал зимой в Царское Село и рассказывал о 9 января». Чтό рассказывал Селивёрстов она не передает.

А рассказывали разное. Поскольку само грандиозное кровавое действо, исполненное на петербургских улицах и площадях, подобно дьявольской фуге, изначально распадалось на несколько совершенно отдельных друг от друга движущих сил, которые сплелись в итоге в ужасающую коду.

Был злосчастный путиловский мастер Тетявкин, в сердцах отправивший четырёх проштрафившихся подопечных искать поддержку и «прокорм» в нелюбимое Тетявкиным «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга».

Были оскорблённые этим жестом Тетявкина активисты «Собрания», которые, начав с брюзжания на конкурентов из «Общества взаимопомощи рабочих в механическом производстве», по русской душевной широте очень скоро дошли до гневного желания остановить – в пику «ушаковским» оппортунистам! – городские заводы и донести челобитную о заводских безобразиях самому государю.

Был экзальтированный «пророк» и «заступник» Георгий Гапон, который по ходу разгорающейся профсоюзной склоки среди настойчивых разговоров о верховной «петиции» вдруг загорелся идеей непременно и немедленно достичь государя, разметать вокруг него неправедных советников и приступить к построению Царства Божиего на земле как на небе. Как это будет возможно на деле, вдохновенный Гапон даже не задумывался, полагая, как и все лидеры подобного рода, что главное ввязаться в драку, а там будет видно [222].

Были 300 000 простых душ, которые истово верили в чудесные способности и добродетели и о. Георгия, и государя, и которые охотно откликнулись на призыв Гапона идти к государю «во сретение», не видя в том ничего дурного или мятежного. Если сам Гапон плохо понимал, желает ли он утверждения правящей династии, монархического переворота или революционного установления республики, то эти «малые» и подавно не задумывались ни о какой политической борьбе. Всё мыслилось как некий особый праздничный акт, то ли духовный, то ли светский, так что главная («путиловская») колонна во главе с о. Георгием утром 9-го стихийно приобрела вид пасхального крестного хода – с пением «Спаси, Господи, люди твоя…» и позаимствованными из ближайшей часовни иконами, хоругвями и церковными облачениями.

Был государь, который слыхом не слыхивал ни о Гапоне, ни о гапоновском «Собрании рабочих», ни о «петиции», но только что пережил нечто вроде покушения: во время салюта по поводу Крещенского водосвятия на Неве, одна из пушек вдруг выстрелила боевым зарядом в сторону помоста у Иордани, где в полном составе находилось августейшее семейство [223]. Николай II, склонный видеть в случившемся простое недоразумение, пробовал шутить («Моя же батарея меня и расстреливает! Только плохо стреляет!»), но высшие чины его охраны категорически настояли на том, чтобы он до выяснения обстоятельств неотлучно находился с семьей в Царском Селе [224]. Там-то, буквально в самый канун рокового дня (в 23 ч. 30 мин.), удивлённый царь Николай и узнал, что «какой-то священник-социалист Гапон» в ходе верноподданнической манифестации имеет назавтра намеренье разделить с ним бремя государственной ноши (глава Министерства внутренних дел заверил, что «рабочие до сих пор вели себя спокойно», что «из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона» и что все меры по недопущению беспорядков из-за этого странного поползновения приняты вполне).

Но это не всё.

Были городские, полицейские и военные власти, узнавшие о готовящемся 120-ти тысячном (на деле оказалось вдвое больше) шествии немногим ранее царя. Ведь первую запальчивую реплику о «петиции» в «Собрания рабочих» от начала движения «путиловской» колонны к Нарвским воротам отделяют всего ДВЕ НЕДЕЛИ (пришедшиеся к тому же на новогодние торжества), сама «петиция» была произведена участниками «Собрания» за ТРИ ДНЯ до шествия, а за СУТКИ Гапон объявил градоначальнику И. А. Фуллону и министру юстиции Н. В. Муравьёву, что «рабочие и жители Петербурга разных сословий желают и должны видеть Царя 9-го сего января, в воскресенье, в 2 часа дня на Дворцовой площади». Эту любопытную новость Гапон подавал в своем обычном выскокопарно-косноязычном стиле, что ещё более усиливало впечатление фантастического бреда [225]. Но заводы накануне, действительно, без видимой причины, встали, и в этой ситуации просто неизбежным было обращение властей к войскам с одной лишь задачей: не пускать самочинные толпы в городской центр российской столицы, чтобы не допустить давки среди народа (Фуллон сразу заголосил про московскую катастрофу на Ходынском поле во время коронационных торжеств 1896 года). Помимо того, все понимали, что в городе активно действуют японские агенты и революционные террористы, которые легко могут устроить в людском скоплении любые возмущения и панику.