Марк Тарловский - Молчаливый полет

Наскучив праздным ремеслом,
Поэт закладывает лиру,
И лиру продают на слом
Безжалостному ювелиру.

На этой лире каждый стих
Цветист и сладостно-свирелен,
Как у павлинов перья их,
Как шлейфы у придворных фрейлин.

У каждой девки юбка есть,
У каждой птицы перья длинны,
Но в шлейфе — фрейлинская честь,
И от хвоста живут павлины!

Пусть гордость птичьего двора
Утратит свой придаток лирный —
К ней охладеет детвора,
Ее зарежет повар жирный…

Пусть фаворитка короля
Со шлейфом-лирой разлучится —
Король ответит «тру-ля-ля!»
И за другой приволочится…

Но лирик дышит, господа!
Товарищи, он жив как будто!
Не отбирайте ж навсегда
Его святого атрибута!

Он будет снова свят и чтим,
Когда с воинственного шпица
Кудахтаньем его литым
Павлинья линька завершится!..

Я разно принимаю дни:
Веселый — за-два, грустный — за-три,
И грузнут в памяти они,
Как зрители в амфитеатре.

Я ночь над ним распростер —
И выступаю перед ними,
Трагикомический актер
В неутомимой пантомиме.

Я с них не спрашиваю мзды:
Им служат платой даты года,
И календарные листы —
Билетами на право входа.

В партере — праздничные дни,
Особо праздничные — в ложах,
А дальше — парии одни,
Невежливые и в галошах…

Рыдают скрипки бледных лет
Над ролью грешного святоши,
Свистит галерка мне вослед,
И кресла хлопают в ладоши…

Моя печаль была непрошена
И заглушила бодрый дух,
Как та случайная горошина,
Которой давится петух.

Я поперхнулся — и досадую:
Ведь маленькая же она,
А погляди — какой засадою
Сжимает горло певуна.

И, как петух, стесненный злобою,
Способный только к тумаку,
Немыми крыльями я хлопаю,
А кукарекать не могу.

Я воробьиному чириканью
Уже не вторю свысока,
Я тих и слаб — пока не выгоню
Занозу из-за языка;

Пока не вспрыгну на завалинку,
Грозя бродяге-воробью,
И эту подлую печалинку
Звенящей песней не пробью!

Не хочу, чтоб меня хоронили
Как обломок, в былом отжитой,
Как потомка дворянский фамилий,
Измельчавших в борьбе с нищетой;

Чтобы трубы пилили Шопена
В безразличном каре площадей;
Чтобы капала белая пена
С выразительных губ лошадей. —

Преисполненный грез и капризов,
Уязвимых Ахилловых сил,
Я решился на дерзостный вызов
Неизбежному тлену могил;

Я решил, возмужав и напружась,
Равнодушный к беде и к добру,
Что насмешкой на веру обрушусь
И в беспечности ужас попру;

Что когда роковая развязка
Уязвит мой запятнанный лоб, —
Я под ритмы лафетного лязга
В похоронный отправлюсь галоп;

Как солдат, я войду в крематорий
И сгорю, как последний колдун,
И, как пастырь, в напыщенном вздоре
Некроложий распишется лгун;

А золу, заключенную в урну
С производственной маркой «Тарло»,
Два бойца — это будет недурно! —
В орудийное вставят жерло —

И направят в зенитном вращеньи,
Из расчета широт и минут, —
И по самой почетной мишени.
По пятнистому солнцу пальнут…

Равнодушный к святому обряду
И ненужный земному былью, —
Я на женские косы осяду,
Я рассаду в полях опылю.

Хорошо уйти от дня,
Дня угрюмости и скуки,
Чтоб похитили меня
Ваши маленькие руки;

Чтоб желанною тюрьмой
Были мягкие объятья,
И подолгу бы домой
Не являлся ночевать я;

Чтоб за золотом волос,
Как за частою решеткой,
Время тихое плелось
Мне неведомой походкой;

Чтоб любимые глаза
Повседневно заменяли
Голубые небеса
И отрезанные дали;

Чтоб меня лишь иногда
Ваши маленькие руки
Без допросов и суда
Отпускали на поруки!..

Эрот наш бог, Наташа:
Он не щадит затрат,
И нам из патронташа
Заимствует заряд.

У маленького волка
(Хоть с виду он — божок) —
Охотничья двустволка
И кожаный мешок.

Забыв о древнем луке
Из благородных жил,
Он точные науки
На бой вооружил.

Как прежде, на заборах
Шпионит бодро он, —
Воспламеняет порох
И жертвует патрон;

Как прежде, обряжает
Семейственный уют, —
Но пули дорожают,
А так их не дают…

Пальбой одноударной
Накладно для мальца
Пронизывать попарно
Влюбленные сердца, —

И вот, боясь урона,
Он злым ружьем своим
Из одного патрона
Стреляет по троим!