Мария Визи - A moongate in my wall: собрание стихотворений

Туда, где острая гряда
на взморье есть утесов черных,
метнулась белая звезда
среди закатных туч узорных.
Алмаз скатился с неба в пыль
и умер, небо вспоминая.
В холодную, сухую быль
упала сказка неземная.

Я дивный храм построю в небе
— и будет в нем алтарь и трон —
пока любовь в печальной требе
еще умеет верить в сон.

Пусть все, что мне могло светиться
за черным краем пустоты,
порывом воли воплотится
в великий памятник мечты,

и лучший зодчий не постигнет
красы слепительной такой,
как то, что мне мечта воздвигает
своей невидимой рукой.

И скажут все: «Нездешний гений,
сильней какого только Бог,
над нашим миром зол и тени

такой дворец возвысить мог!
Его небесное творенье,
— то белый мрамор или сон?»
И замолчат в оцепененье
и золотой услышат звон.

Проходи своей дорогой
и скрывайся в ночь,
ведь народу встретишь много —
промелькнут, и прочь…

Я иду, шагов не слышу,
не гляжу кругом,
пусть садится день за крышу —
не грущу о нем.

Были тысячи прохожих
в долгой череде,
только не было похожих
на тебя — нигде.

Есть темный грот в лесной глуби,
куда не все смогли б добраться;
и если любишь, то люби,
но не проси меня остаться.

Бывает слишком не понять
ни лиц чужих, ни впечатлений,
как будто нужно убежать
от человеческих селений.

Пусти меня. Я отойду
от грубого людского гама
затем, что я люблю звезду
и песню рыцаря Вольфрама.

Луна — сегодня вечером рано
(сегодня я все, что хочу, смогу)
на небо, на синюю твою поляну,
как только выйдешь, я прибегу!

Рядом с тобою, на тихом поле,
где звезды выросли — камыши,
будет все меньше, все меньше боли
в кувшинке белой земной души.

На дне глубоких призрачных озер,
горящих блеском звездного пожара,
мой город Китеж спрятан с давних пор.
Я там живу. И я тебе не пара.

Ты не поймешь: ведь это не дворцы
тебе знакомой южной Атлантиды;
издревле вдохновенные отцы
туда скрывались от мирской обиды.

Там поднялись высоко купола,
и звон колоколов летит, играя,
и ангельского светлого крыла
ложится отблеск от конца до края.

Там голоса людей звенят мечтой
и светятся глаза бессловной песней,
и нету жизни, радостнее той,
и нету в мире стороны чудесней.

Ты смотришь на меня, — а я стою,
где ветер на воде играет тенью,
и ухожу в холодную струю,
к тебе недостижимому владенью.

И песнями призывными тебе,
пришедшему от чуждых мне скитаний,
нельзя переменить в моей судьбе
старинных чар и золотых преданий.

Ты пришел и постучался в дверь,
в домик мой, стоявший на пути.
Я открыла. Что же делать мне теперь,
если ты готовишься уйти?

Ты забрел случайно; ты не знал,
кто с приветом выйдет на крыльцо.
Улыбнулся на прощанье, и пропал.
— Мне твое запомнилось лицо.

Когда в открытое окно
вечерних улиц шум влетает
бывает грустно и темно,
— но сердце что-то ждет и знает.

Его не трогает испуг
от грубого людского тона
и повторяющийся звук
испорченного граммофона.

Оно задумалось и ждет,
и в темноте своей таится,
и оттого еще живет,
что верит: песня повторится,

и позже, вдруг, затихнет все,
и будет лишь звучать красиво
«сон» кавалера des Grieux
взамен трактирного мотива.

Красный колпак с зеленым,
к плечу бубенчик приник,
и глупым таким фасоном
топорщится воротник.

Кукла ты, статуэтка,
отодвинут, чтоб не мешать,
я только редко-редко
должна тебя вспоминать.

Потому что, хоть твои губы
искривились зло и молчат.
Мне ничто так не будет любо,
как твой игрушечный взгляд!

Есть остров в океане. Ни коралл,
ни жемчуга его не украшают.
На голых гранях почерневших скал
растений корни молча умирают.

Там в полдень не проходят облака,
чтоб освежить каленый камень тенью.
и Божья вездесущая рука
не трогает опального владенья.

Есть в океане памяти моей
погибший мир. В нем нет дневного света.
Он Атлантиды царственной мрачней,
певучими преданьями одетой.

Туда летят развенчанные сны.
забытые осенними ночами.
Там мертвый лоб желтеющей луны
туманы кроют мокрыми плащами.

Слышишь ли ты, море,
я тебя зову?
Чуешь ли ты, море,
я тебя люблю?