Николай Туроверов - «Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы

Я не знаю, где он живет,
И не знаю, чем он занимается,
Знаю только, что курит и пьет,
Знаю только: ему это нравится.
Ничего я не знаю о нем,
Поджидаю его каждым вечером ―
Говорит, что владел он конем
И что делать ему уже нечего.

И старцев нет. Есть молодые люди.
Уланщина, гусарщина ― все есть!
И водка, и шампанское. На блюде
Еще ни кем не тронутая честь.
Конечно, были неудачи.
Полвек не в счет. Полвека нет.
И надо всем еще маячит
Казаче-конный силуэт.

Терпеть не могу я больных,
Себя больным ― ненавижу.
Смерть подходит. Я чувствую, вижу
Эту ведьму в космах седых.
Смерть подходит. Не ведаю холода.
Трубный звук. Ты ведь любишь меня?
И легко, уверенно, молодо
Сажусь опять я на коня.

И вот в том чудесном саду,
В котором я не был, но буду,
Сниму я седло и узду,
И конь в лошадином бреду
Возляжет среди незабудок.
Закрою глаза я коню:
Догонишь меня?
Обгоню!

Небесный сыр, ―
моя луна
Уже изъедена мышами,
Они живут за облаками,
В корнях потусторонних верб.
И нет луны. Есть лунный серп.
Надолго ль он в ночи?
Но вот,
Мой пожилой покойный кот
В мышиный табор сиганул, ―
Одних сожрал, других ― вспугнул.
И нет луны. Есть звездный свет,
Мерцающий тьму тысяч лет.

Твой браслетик номерной
29-18.
Был ты парень озорной
И любил когда-то драться.
А вокруг тебя, пострел,
Ветер пел, и пули пели;
Ты случайно уцелел,
А друзья не уцелели.
Ты остался одинок,
Двадцать лет бродил в неволе,
И опять подходит срок
Погулять на Диком поле.
Ах, не Диком ― без коня,
Что казак, но сердце радо:
Не любя и не кляня ―
Если надо ― значит надо.
Не заплачет горько мать…
Но с мечтой о бранной славе,
Право, лучше умирать
Не в постели, а в канаве.

Где ты, девочка?..
На чулочках стрелочки,
Ледяные каблуки,
Легкое пожатие руки…
В суете вокзальной ―
Стыдно целоваться,
В тесноте вокзальной ―
Трудно расставаться…
Крестик на груди,
Синие погоны.
На втором пути ―
Красные вагоны,
А за вагонами ―
Все безпогонное
И ― белая метель…
Где ты, девочка, теперь?..

Убиенные подростки-подголоски
Поют в небесной тишине.
К нам долетают отголоски
Казачьих песен в вышине.
Ремнем могучим опоясан
Казачий стан. И старики
Им отвечают низким басом:
Мы казаки! Мы казаки!

Одиноко сижу я в тоске,
Но чарка не дрогнет в руке:
Я за казачество пью,
За светлую долю свою,
За счастье быть казаком!

Пепельница. Пепел мимо.
Задрожал стакан в руке.
Чувствую, ―
опять незримо
Ты со мною в кабаке.
Чувствую особым чувством,
Не шестым, не номерным.
Та же пытка: для искусства
Нужен ли табачный дым
И вино?
Какая сила
Нас опять с тобой свела?
Одинокая могила
Новой травкой поросла.

Прижалась бутылка рома
Стеклянной щекою к руке.
Холодной щекою. Мы дома,
Мы снова с тобой в кабаке.
Конечно, весь мир по колено!
Отныне ― навеки, давно.
Хрустальная стопка Верлена,
На дне ― золотое руно.

Тебе не страшны голод и пожар.
Тебе всего уже пришлось отведать.
И новому ль нашествию татар
Торжествовать конечную победу?
О, сколько раз борьба была невмочь,
Когда врывались и насильники, и воры, ―
Ты их вела в свою глухую ночь,
В свои широкие звериные просторы.
Ты их звала, доверчивых собак,
В свои трущобы, лютая волчица.
И было так, и снова будет так,
И никогда тебе не измениться.

Гимназистом, реалистом и кадетом
Начиналась беспощадная война.
Голубым необычным светом
Жизнь моя теперь озарена.
Ничего не тронет и не ранит
Закаленных неожиданной судьбой;
Мертвые мои однополчане
По ночам беседуют со мной.
Старшие ― времен Елизаветы,
Надо каждого запомнить и учесть
Чинопочитание, при этом
Не роняя и казачью честь.
Младшие ― совсем еще недавно
Юность не испившие до дна,
Страшно, и таинственно, и славно
Вы доверились снегам Каледина,
Той зимы семнадцатого года
Без которой, уверяют знатоки,
Лучшего всемирного похода
Не смогли б придумать казаки.

Я знаю ― не будет иначе,
Всему свой черед и пора,
Не вскрикнет никто, не заплачет,
Когда постучусь у двора.

Чужая на выгоне хата,
Бурьян на упавшем плетне,
Да отблеск степного заката,
Застывший в убогом окне.

И скажет негромко и сухо,
Что здесь мне нельзя ночевать,
В лохмотьях босая старуха,
Меня не узнавшая мать.

«В скитаньях весел будь и волен,
Терпи и жди грядущих встреч, ―
Тот не со мной, кто духом болен,
Тому не встать, кто хочет лечь.
Простор морей, деревья пущи
И зреющий на ниве злак
Откроют бодрым и идущим
Благословляющий Мой знак.
В лицо пусть веет ветер встречный, ―
Иди ― и помни: Я велел», ―
Так говорил Господь, и Млечный
На темном небе путь блестел.

Крушила, топтала, сжигала,
Но до конца не сожгла!
Если бы молодость знала,
Если бы старость могла!.. Что же!
Старость ― как старость! А мне
Снится веселый, пригожий
Дед на буланом коне.

Ты все поешь о жизни тесной,
Но погляди: в свой час ночной,
Какой единственной, чудесной
Над нашей страшной нищетой
Звезда заветная сияет…
Так знай же ты, как кто-то знает,
Тебя не видев никогда,
Что это верная звезда.

Где-то там, ― за тридевять морей,
Под названьем острова Буяна,
Есть страна, и я стремлюсь все к ней
По волнам ночного океана.
Месяцы, года, десятки лет
Я стою ночами у штурвала,
Сколько раз уже сиял рассвет
И заря печально догорала.
Днем всегда один и тот же штиль:
Франция ― неспешная отрава,
Край мой бесковылистый, не ты ль
На меня давно имеешь право?
Больше нечем мне тебе должать, ―
Перепел все песни и напевы,
Это право ― мертвому лежать
Под Парижем на погосте Женевьевы.
И не путеводною звездой,
Не моей животворящей силой
Ты теперь склонилась надо мной,
Над моею склонишься могилой.
Но и там, когда остынет кровь,
Буду тем же: из подземного тумана
Каждой ночью уплыву я вновь
В сонный поиск острова Буяна.