Николай Туроверов - «Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы

Мы их знавали по войне:
Всегда в папахе, на коне,
Они делили с нами,
Того не зная сами,
Всю славу незакатных лет.
Теперь их с нами больше нет.
Их нет давно, и мы не те.
В сорокалетней пустоте
Осталась только память
О верности меж нами.

Жизнь прошла. И слава Богу!
Уходя теперь во тьму,
В одинокую дорогу
Ничего я не возьму.
Но, конечно, было б лучше,
Если б ты опять со мной.
Оказалась бы попутчик
В новой жизни неземной.
Отлетят земные скверны,
Первородные грехи,
И в подоблачной таверне
Я прочту тебе стихи.

Сегодня в первый раз запел
Какой-то птенчик на рассвете,
И я опять помолодел ―
Конец зимы! За годы эти
Я полюбил тепло весны,
Как нестареющие сны,
Как мимолетное свиданье,
Как поэтический рассказ,
Как это пылкое лобзанье,
Как этот блеск счастливых глаз.

Скоро успокоюсь под землею
Навсегда я от земных трудов.
Над моей могильной, черной мглою
Стаи пролетят других годов…

Будет биться жизнь еще под солнцем,
Будут плакать так же, как и я,
Будут мыслить все над Чудотворцем,
Спрашивая тайны бытия…

Подумать только: это мы
Последние, кто знали
И переметные сумы,
И блеск холодной стали
Клинков, и лучших из друзей
Погони и похода,
В боях израненных коней
Нам памятного года
В Крыму, когда на рубеже
Кончалась конница уже.
Подумать только: это мы
В погибельной метели,
Среди тмутараканской тьмы
Случайно уцелели.
И в мировом своем плену
До гроба все считаем
Нас породившую страну
Неповторимым раем.

Эти кресла, в которых никто
не дремал,
Неприступные эти диваны,
На которых никто, никогда
не поспал,
Ни влюбленный, ни трезвый,
ни пьяный.
Эти книги, которых никто
не читал,
Эти свечи еще не горели, ―
Этот зал без гостей,
удивительный зал,
Где ни разу не пили, не пели.
И фарфор, и хрусталь: но никто
уж не пьет
Из него за подругу, за друга,
И коснувшись, нечаянно, вдруг
разобьет,
От смертельной тоски, от испуга.
Эта жизнь для вещей, эта жизнь
без людей.
Без пылинки на звонком паркете.
Это совесть твоя:
молчаливый лакей,
Бритый черт в полосатом жилете.

Короче, как можно короче,
Яснее, как можно ясней ―
Двенадцать сияющих строчек
Любви неповторной моей.

Что тебе, мой тайный и чудесный,
Самому мне не подвластный дар ―
Этот страшный, беспощадный, тесный,
Жизнь испепеляющий пожар;
Бесприютный, беспокойный, устремленный,
Задохнувшийся в телесной тесноте,
Умирающий, но все еще влюбленный
Голос мой, взывающий к тебе.

Без значенья, без причины
Просто так: Шалтай-болтай ―
Туроверовой Ирине
Туроверов Николай.

Для всех грехов есть милость и забвенье ―
Господь клеймит злопамятных людей ―
И распятый с Христом разбойник и злодей
Поверил первый в жертву искупленья;
Но есть среди людских богопротивных дел
Одно, которому не может быть прощенья,
Оно одно не знает снисхожденья ―
Предательство ― мазепинский удел!
И страшная анафема гремит,
Как гром небесный, церкви сотрясая,
Предателя навеки проклиная,
И вторят им из-под могильных плит
Все мертвецы, и вторит все живое, ―
И нет предателю покоя,
Покуда Божий мир незыблемо стоит.

Хорошо, что смерть сметает
Наши легкие следы,
И вовремя отлетают
Пожелтевшие сады.
Хорошо, что вьюга воет
Над замерзшею землей,
И из всех часов покоя
Лучший именно зимой;
Хорошо, когда без страха
Отжив свой недолгий век,
В прах ― родившийся из праха ―
Обратится человек.
Но беда, когда во злобе
И в гордыне пред Творцом,
Он подумает о гробе
С исказившимся лицом.
У кладбищенской ограды
Остановится, крича,
Иль попросит вдруг пощады
В смертный час у палача.
Или, ведая заранее
Все проклятья над собой,
Он покинет поле брани
Потаенною тропой.
Нет тогда ему покоя,
Безмятежного конца.
Смерть уж знает, что такое
Можно взять у мертвеца.

Всегда нам весело вдвоем,
И, припася на завтрак булку,
Опять с тобой мы удерем
На запрещенную прогулку.
В дороге к нам пристанет пес,
Оставивший собачью драку,
Ты так доверчиво курнос,
Что сразу покоришь собаку.
Как хорошо весной идти
И верить в жизнь, легко и просто.
Благословенны все пути,
Когда по ним идет подросток.

Не страшна мне твоя укоризна
За влюбленность простую мою,
Что ты знала и знаешь, Отчизна,
Про людей в приазовском краю?
Так ли ты их любила, и любишь,
И всегда, как детей, бережешь,
Иль опять равнодушно погубишь
И потом никогда не найдешь!

Заря краснее кумача,
В рассветной мгле стоят опушки,
О многолетии кричат
Неугомонные кукушки.
И вторит им веселый хор ―
Разноголосый гомон птичий.
Ах, мне весна с недавних пор
Нужна, как поцелуй девичий.
И вот, мы с ней идем вдвоем,
Куда ― еще не знаем сами,
Я с подорожным костылем,
Она ― с апрельскими цветами.
Плывут над нами облака,
В полях гуляет шалый ветер, ―
Светла дорога и легка,
И жить легко на этом свете.
А ночью мир по-Божьи прост,
Деревня ждет дождей и хлеба.
В моем окне так много звезд,
Как будто я попал на небо.

Любимый, но все-таки странный,
Приснившийся Франции сон, ―
И свой, и не свой ― Иностранный,
Единственный легион.
Какая-то высшая мера,
Кончая стихи, я начну:
За двадцать легионеров
Можно разрушить страну.

Нам всем один достался жребий,
Нас озарял один закат ―
Не мы ль теперь в насущном хлебе
Вкусили горечь всех утрат?
Неискупимые потери
Укором совести встают,
Когда, стучась в чужие двери,
Мы просим временный приют, ―
Своих страданий пилигримы,
Скитальцы не своей вины,
Твои ль, Париж, закроют дымы
Лицо покинутой страны
И бесконечный дух кочевий,
Неповторимые года
Сгорят в твоем железном чреве
И навсегда, и без следа.