Михаил Львов - Стихотворения

Строки братские перевожу,
В перерыве пишу свое.
Из республик тебе привожу
Сувениры или шитье —
Из Татарии — ичиги,
Из Якутии — торбаса.
Ах, носи их, спеши, беги,
Торопя меня, тормоша.

И от каждого от подарка
Многогранней твоя краса —
Ты — якутка теперь
и татарка,
Хоть по-русски глядят глаза.

Я иду вдоль витрин Свердловска,
Средь сияния их, средь лоска —
В магазин открываю дверь —
Я люблю тебя, и за это
Я куплю тебе самоцветы,
В самоцветах ходи теперь!

Разве плохо, товарищи милые,
Если балуем милых мы?
Чем «перцовки» тянуть и «тминные»,
Покупайте любимым пимы!

Улетая на ТУ,
на ИЛах,
На переднем эпох рубеже,
Ах, любите,
ах, помните милых:
Самоцветно от них на душе.

«Продлим любовь, продлим
очарованье!» —
Старинным слогом милую молю.
И нежных слов, и ласк чередованье,
Продлим твою влюбленность и мою!

Когда грозят распады и дробленья
И по частям растаскивают нас,
Убережем, как ангелов, влюбленья,
Укроем их от нехороших глаз.

Не миновать расплаты за распады —
Не отрывай от сердца лебедей, —
И многие чистейшие распяты
На собственных ошибках и беде…

Так берегут в «Майхе» «цветок оленя».
Обиды обоюдные простим!
К твоим стопам несу свои моленья:
Убережем, как лебедей, влюбленья!
Продлим любовь! Влюбленности
продлим!

У нас у всех — замах на гениальность,
Никто
ходить не хочет в рядовых…
У каждого — своя оригинальность,
И каждый — из числа передовых…

Кому-то ж надо быть и рядовыми!
Кому-то ж — и не гениями быть —
Делами заниматься черновыми,
И не себя —
еще других любить…

Не думая
о памятниках в бронзе,
О вечности,
о внешности и позе,
Как лошадь, честно тяжесть жизни несть…

И вот не раз оказывалось после,
Что вот они-то гении и есть!

Я стоял на торпедном наклонно.
Как в атаке, себя забывал.
Рвался катер вперед неуклонно
И залив за собой завивал,
И наклонно летели торпеды,
И стояли друзья на корме,
И прекрасное чувство победы
Возвращалось, как юность, ко мне.

Сквозь вешность,
Сквозь снежность,
Сквозь бури во мгле,
Железность и нежность
Звенели во мне.
Нас жизнь не спросила,
А жизнь нам дала,
Спасибо, спасибо
За то, что была!
И было уместно
В той жизни нам быть!
И было б нечестно
Ее не любить.
Пришли мы в безбрежность,
И с первого дня
Железность и нежность
Входили в меня.
Меняется внешность
И жизни самой,
Железность и нежность
Бессменно — со мной.

Певец из Рязани,
Любимец России,
Писал он про сани,
Про звоны осины,
Про сон в Хороссане.
А тут — Хиросима…

Душа не беднее
У нас, современных,
Ей просто труднее
В тревогах бессменных.
Она и лирична
И так же трагична,
Она безгранична —
Вобрала
и сани,
И звоны осины,
И день в Хороссане,
И тень Хиросимы.

Мы — поэты Победы,
В славе, в прахе, в пыли,
Мы — большие поэты,
От большого мы шли.
Ни Берлина, ни Праги
У солдат не отнять.
Годы нашей отваги
Под архив не подмять.
Жизнь, ты можешь жестоко
Даже нас загонять.
Но скажу тебе только:
В угол нас не загнать.
Потускнеют медали?
Их начистим опять.
Мы такое видали,
Что иным — не видать.
И
без иносказаний,
Не с эстрад-говорильн
Мы такое сказали
И еще говорим!

Не цвели, как нарциссы,
Грудью шли против бед,
Выжигали нацисты
Нашей юности цвет.
Счет потерян
потерям
По весне, по зиме.
А погибшим — не терем,
А холмы по земле.
Из земли,
из забвенья
Вызывая ребят,
Как приказ поколенья,
Наши строки трубят.

Все мужество, которому когда-то
Я присягал на яростной земле,
Сложить с себя, как звание солдата,
Похоронить в уюте и тепле?

Согнуться так, как раньше не сгибался?
Замолкнуть так, как раньше не молчал?
Так ошибиться, как не ошибался?
Так измельчать — как раньше не мельчал?

В пижамы полосатость облачаться
И смутно вспоминать себя бойцом?..
И в мемуарах чуть разоблачаться,
За стол садиться, к прошлому лицом?

И требовать от века отпущения,
Облюбовав сиденье у огня?

Я отвергаю эти допущения,
Как выстрелы. Как выстрелы в меня.

В противоречьях бытия,
Не укрощен и не прилизан,
Непримиримостью пронизан,
Его стихами думал я.

Еще не впрягся в воз, как вол,
Жизнь не брала еще за горло,
И он по-лермонтовски гордо
Меня по Молодости вел.

Он возникал, как юный бог,
В моем молчании и гневе,
И высоко парил я в небе,
И сам был бог, и все я мог.

Бездумным словом не бряцал,
На мир смотрел высокогорно,
Непререкаемо и гордо
И утверждал и отрицал.

Так с демонизмом лучших лет
Считали мы — без колебаний, —
Что мы свирепо колебали
Все то, чему прощенья нет.

И каждый — молод и силен —
Считал — назло своим трагедиям, —
Что ярым лермонтовским гением
Он персонально осенен.

Все были — «лермонтовцы» сплошь…
Нам было дорого — без юмора —
И то, что Левитанский Юра
Был внешне с Лермонтовым схож,

Что Наровчатов — не седой —
Еще сияющий поручик,
Певец войны и «белых ручек»,
Был тоже Лермонтов собой…

А ветер века в очи дул.
И эти сходства отпылали.
Как утешения — отпали.
Хоть мы и «в яблочко попали».
Как паруса, они опали.
Как листья, с возрастом, упали.
Осталось сходство душ и дум.

Остался вечный разговор
С его печалью и тоскою,
С непререкаемой строкою,
Как трибунала приговор…

(А вы, кому за нами жить, —
Ведь и от вас навеки в звездность
Уйдет ваш лермонтовский возраст —
Спешите что-нибудь свершить…)

Пусть возрасту не возразить,
Как ветру ночи из ущелий,
И лермонтовских ощущений
Не возвратить,
Не возродить,
Но не отдам я никому
Те дни, когда с такою верой,
С такою лермонтовской мерой
Мы подходили ко всему.
И был бы жалок наш разбег,
И жизнь была б к земле прибита —
Когда б не сразу тот Казбек,
Не эта мера и орбита.