Виктор Мамченко - Сон в холодном доме

А теперь вот говорят,
Что глаза ее горят
Болью и позором;
Говорят еще — с тоской,
Жизнью не живет людской,
Бредит всяким вздором.

Всё б ничто, да только как
Встретиться с любимым!
Вновь любилась бы — вот так! —
С огненным и льдинным.

Вот совсем уж побледнел
От мечтаний и от дел
Месяц, с ним и дева;
Утро вспыхнуло зарей,
Сгинул месяца герой,
Всходит солнце гнева.

Старуха едет. Едет. Боже мой,
Ее девчонкой видел я когда-то,
Всё трудное мое ей было радо, —
Цветущей яблоней была земной!
Теперь — старуха едет, губы проглотив,
И почему Чайковского мотив
Всю душу жарко вдруг мою так гложет
Ах, Родина, твой Лебедь у рояля, —
Виденье детское, всё в белом существо!
Но вот — старуха. Всё вокруг мертво,
А я — как проклятый в вагонных далях.

Одни слова, слова. О нет,
Любви Твоей как жизни верю.
Но жизнь — не радостный ответ.
Да, я входил и этой дверью
В прекрасный мир очарованья,
Кружили голову признанья
Высокой юности моей;
Я верен был и верил ей.
Бывает так — что страшно вдруг:
Вот этот мой красивый друг,
Идущий к нам походкой важной
Идет к Тебе. Улыбкой влажной
Лицо Твое пылает горячо,
Возможному вы улыбнулись оба,
Меж вами, да, мое плечо…
Нет, не клянись любить до гроба.

Снежнозубая улыбка
У красавицы моей;
Веет снегом, веет зыбко
Из заснеженных полей;
Ее очи лучевые
Вижу часто и во сне;
Вся звучит — как ключевые
Воды в солнечной весне;
С новогоднею звездою
В косы месяц заплела,
Чтоб надежда красотою
Счастьем-лебедем плыла
С Новым годом — в счастье новом,
И влюбленность не тая,
Вверх бокалы, с добрым словом, —
Это Родина моя!

В зимнем небе низком, мутном —
Желтая луна;
Я в лесу, в усильи трудном:
Предо мной — стена.
Подымаюсь. Время ночи
В снежной тишине
Неподвижно. Нету мочи,
Силы нет во мне.
Страшно мне: я ненавижу
И душа в огне,
За стеною дом я вижу
И людей в окне.
Вижу золото и вещи,
Явства и ковры,
Блеск мечей, во тьме зловещий,
Час глухой поры.
Всё богатство здесь добыто
Грабежом, войной,
Много и рабов зарыто,
Битых за стеной.
Слышу споры я и крики
Иностранных слов,
И слова как звери дики,
Будто волчий зов.
Затемненный, как туманом,
Холодом седин, —
«Погублю их я обманом», —
Говорит один.
Говорит другой: «Отравой
Надо извести!»
И кричат: «Войной кровавой,
Бог наш, отомсти!..»
И грозят мечами, ядом,
Глядя на восток…
Вижу — дом там, близко, рядом,
Как живой цветок.
Дом иной, иные люди,
Всё не так, как здесь;
Ярким светом дышат груди,
Дом открытый весь —
Для друзей, для мира. К счастью
Строят жизнь. Она —
Целым миром, каждой частью
Как любовь полна.
Будто пчелы золотые
Люди там живут;
Вижу — мне они родные
И к себе зовут.
Многочисленны, едины
И сильны в труде
И упорны, как плотины
На большой воде.
Чуден труд, умны движенья
Напряженных рук;
В братском подвиге служенья
Нет напрасных мук.
Есть у них мечи, отвага
И огонь, чтоб жечь,
Но они у них — для блага,
Чтоб народ сберечь.
Потому что волчьим воем,
Как больной урод, —
Черный дом войной, разбоем
Истреблял народ.
Понимаю: смертью, кровью
Дышит черный дом;
Светлый дом, чтоб жить с любовью,
Счастием ведом.
В черном доме — брань и топот,
Мерный стали звон,
Нет людей и воин — робот…
Вот — выходят вон —
Это — сон, проснуться надо,
Никогда не спать,
Но душа и в боли рада
Вещее познать.
Знаю: сплю я мне б проснуться,
Но сквозь тяжесть сна
Вижу, как сгорая гнутся
Черный дом, стена.

Мне мил мой городок, где прожил я
Так много лет и трудных и счастливых,
Где холмы, лес и толпы суетливых
Прекрасных птиц вкруг нищего жилья.

И время вечное — когда друзья
Неистово решали и решили
Как надо жить, и как отцы их жили,
И что в наш век так жить уже нельзя.

Друзья уйдут, и снова тишина
Глядела пристально в ночные очи;
Внизу — Париж, и праздный и рабочий,
Он виден мне, скрывает лишь стена.

Мой сад — мой парк! — размером в пять шагов,
Но, как в раю, — всё отдано цветенью;
Он светом был, он тоже был и тенью, —
Убежищем от глупых и врагов.

Шумела звонкая вокруг страна,
И не моя, — чужая по закону,
Но молодость спешила к шуму, звону,
Как добрый гость в круг знойного вина.

Казалось мне, что могут петь
Простор и камни кружевной столицы,
И свет мерцал глазами чудной птицы,
Когда она взлетает, чтоб лететь.

И в дружбу, вдруг, входили ритмы дней —
Поэзией, бессонной музой ночи:
Не страшен был мне черный день рабочий —
Тяжелый труд нерадостных людей.

***
У бедствий много есть прямых примет:
Как ветры в море связаны с волною —
Приметы зла давно слились с войною,
И вот она пришла — на много лет.

Случилось так, что в тишине моей
Взметнулось всё под окриком тревоги,
Дымились прахом чёрные дороги
В зовущей дали розовых полей.

Не в дикий лес, не в воровской овраг, —
В открытый дом и в тайную обитель
Входил бедою дикой победитель —
Цивилизованный хвастливый враг.

Нацисты Гитлера! Приятель мой —
Без думы огненной о кругах Данта, —
Хотел убить в Париже коменданта
И сам погиб, ведя народный бой.

Его жена тогда сошла с ума,
И я готов был горестно поверить,
Что знает всё — кому и что отмерить —
Судьба людей, премудрая сама.

Не много верят люди в ворожбу,
Богам не много кланяются тоже,
С природою беседуют всё строже,
Но верят все в всесильную судьбу.

Как будто-бы в покорности такой
Нам легче быть, когда нам путь неведом,
Когда ведёт на радости иль к бедам
Судьба своей судьбинною рукой.

***
Пустой стоит приятеля барак,
Над ним звенит весна печалью милой;
Не знаю я — тогда какою силой
Жила безумная. Не знаю, как.

Пред казнью, говорят, влечёт ко сну,
И крепко спит под утро обреченный;
Нам снился сон пустынный, злой и чёрный,
Когда очнулись в пятую весну.

Мир праздновал победу год, и два,
Он сам себе казался чудно новым,
Но взгляд победы стал опять суровым,
И смеха нет, и дышится едва.

Извечный враг был весел, жив, дышал,
Всем людям враг — война, — он не был мертвый,
Когда, поверженный и злобой гордый,
Свой меч разбойничий как крест держал.