Виктор Мамченко - Сон в холодном доме

Бывает так, что утра свет не мил
И сердце рвется в напряженной ноте,
Как если б жил в прославленной свободе,
И вот тебя вдруг кто-то ослепил.

В такое утро я бродил в лесу,
Деревья черные, во льду, скрипели,
Я думал о весне, хмельной в апреле,
Что вот ноябрь теперь в себе несу.

Но было мне в печали всё ж легко:
Я знал о силе дремлющей в народе,
Я знал о солнце вечности в природе,
К которому не так уж далеко.

***
Есть холм в лесу, с него видны зимой
Ряды крестов на кладбище недальнем,
На том холме, на фоне погребальном,
Вдруг встретилась безумная со мной.

Не знаю я — признала-ли меня,
Или она теперь для всякой встречи
Несла как сон взволнованные речи,
Виденьями бесплодными маня.

О, сложность трудная в простых словах!
Ты мне дороже ясности небесной,
В тебе всегда, как в клетке тесной,
Стучится сердца неуёмный взмах.

Убитого приятеля жена
Издалека молила, причитала,
И небо низкое, как из металла,
Над нею стыло, — злая тишина.

Катились слёзы тяжко по щекам —
Как зёрна звездные, в глазах — сухие…
Слова, слова, с какой еще стихией
Сшибётесь вы на подступах к векам!

Безумной речь мне трудно передать:
Как понял я — о муже говорила,
То дико пела, то в ладоши била,
И плакала, чтоб воплем не рыдать.

Французской речи ближе ритм ручья;
Я в русский лад вложил потоки речи
Моей безумной, неуёмность встречи
И бедственность ее, как понял я.

***
Я шёл за ней, сшибая с веток лёд.
Вокруг — всё лес, пустынный, бездыханный
Стоит, как храм бесчувственный и странный,
И в нем — она, безумная, поёт:

«Где б ни были — везде найду,
Сомненье больше не тревожит,
Люблю я вас, любовь не может
Лежать снежинкою на льду.

Дорогой, лётаной орлами,
Среди обвалов и камней
Я буду следовать за вами
Любовью трудною моей.

И если надо — к смерти строгой
Я подойду, и всё скажу,
И боль сожженною дорогой
В своем я сердце покажу.

Но если надо, если надо, —
Собой прикрою вас, пойду
Одна на черную беду,
И буду гибели я рада…»

Так пела боль ее, — могла бы петь!
Безумная спешит тропой крутою,
На пень падёт, или скользит пятою,
И хлещет ветка жгучая, как плеть.

И к кладбищу стремительно дошла,
Мне пальцем детским строго погрозила
И тёмный взгляд свой гневом исказила, —
Своей бедою будто обожгла.

***
Страшит безумие невольно нас,
Всегда мы видим в разуме спасенье,
Но в гибели нам дорого забвенье,
Когда зовём и — как на плахе глас.

Но даже там я слышал, за стеной,
На кладбище для всех — на вечной плахе,
Как любит человек во тьме и страхе
Под крыльями надежды голубой.

Отвергнет всё снобический уют, —
Не новы чувства, и слова не новы:
Беды естественно гремят оковы,
И пусть о них безумные поют:

«О, дорогой, что делать мне, —
Гостей я к свадьбе пригласила,
Они смеялись, я — грозила,
А смерть — стояла в стороне.

Они сказали — мертвый вы
Что вас люблю — они не знали;
И вот — дорогу указали
Среди кладбищенской травы.

Вот видите? — она опять,
Как если б вас я не любила;
Она мне сердце ослепила,
Чтоб как-нибудь его унять.

Какой пустяк, к чему они —
Кресты и плиты и ограда?
Вы рады мне? — Я — очень рада!
Эй, колокол, звени, звени…»

***
Она смеялась, но глаза её
Смотрели строже мертвого покоя, —
Как очи ангелов, умерших стоя,
Проклявших вдруг могильное жильё.

И прочь пошла по узенькой тропе —
С поклонами направо и налево
Как некогда, уже венчальной девой,
С любимым шла в взволнованной толпе…

И я бежал, — я мог еще бежать! —
К жилым домам и к радостям заботы
Чтобы кружиться в них и дни и годы,
Чтоб просто — жить и разум удержать.

Легенда есть: среди времён иных
Для смертных чашу чудного забвенья
Прислали боги, чтобы жизни звенья
Не прервались отчаяньем живых.

Испив забвенье, вновь живут они.
Я пью его, я пьянствую все ночи.
И дни мои — тревожней и коротче
Пока не вспыхнут звездные огни.

И верен я моим неверным дням,
По прежнему волнуют их приходы;
Люблю и легкость ясную природы,
И сумрачность тяжелую в камнях.

Но простоты уж нет! В каком дворце
Её я видел, — сердцем или взглядом? —
Шла, как дитя, она со мною, рядом,
С невыносимым счастьем на лице.

И как сказать: не будет никогда! —
О, как она сияла первым цветом
Для всех, всегда, везде, как в дне согретом
Из облаков зарёвая гряда.

И знаю я: восстанет вечность вновь,
И даже так — и в бедственное время,
Свободно станет в боевое стремя,
Чтоб жизнью билась жаркая любовь.

Мерцая солнечным виденьем
У скал горючих и воды
Под снежно-розовым цветеньем
Растут Израиля сады.

По городам простерты сети
Цивилизаций, но вблизи —
Все те же ослики, и дети
Шумят в божественной грязи.

Ресницы их пречудно длинны
И взоры древние горят, —
О них библейские былины
Псалмами в храмах говорят.

На холмах ночь в прохладе млеет,
Она — как сон веков святых,
И ветер звездный тихо веет
Для добрых, мудрых и простых.

О, близок день такого света,
Когда народы — твой и мой,
По слову вечного Поэта, —
Сольются радостью земной.

Но помни, помни, к испытанью
Еще не кончены пути:
В дороге к счастью и свиданью
Нам надо братьями придти.

Много золота, много света,
Будто Боттичелли в раю;
Солнце огромного лета
У сердца стоит на краю.

О чем ты мечтаешь, неловкий, —
Нет, ведь, покоя нигде;
Моря горизонт ломкий
Птицами блещет к беде.

Может быть так, как и ныне
Здесь, в отдаленных краях,
Ты — в человечьей пустыне, —
Без любви, — на тупых остриях.

Прохлада и солнце, и моря черта голубая.
Друг мой, довольно, нам незачем дальше идти.
Скалы и солнце. Во сне лишь, совсем погибая,
Счастье от боли в такое сиянье летит.

Тихое, страшное, бедное сердце, слепое —
Может и больше неверную землю любить,
Только забыть в голубом и высоком покое —
Что душу за други… это — тебя погубить.