Виктор Мамченко - Сон в холодном доме

Все тот же день всегда и снова,
Все тянется крылом к закату доплеснуть.
Вот нежность вечера у озера лесного,
Глядит заклятостью хмельного слова
В случайную мою неясную весну.
— Неясная, как будто день печали,
Поет весна в сиреневых кустах;
Хотел и я запить, но песни лишь кричали,
Хотя б во сне… — о, только бы молчали
Проклятья детства моего и страх.
И этот день, чтоб только заблудиться,
В таких отчетливых и узких коридорах,
Вот в липком холоде, — и спится и не спится,
Как стынут замертво неистовые лица,
Под тяжким взглядом уличного вздора.
О, если б дни слагались из ночей!..
Чем ночь темней — беспомощность яснее:
Безумный я, преступный и ничей.

Тишина, всплеск огней, тишина.
Паруса привиденьями в воду повисли.
— Слушай, молчи, — это слишком немыслимо,
Ведь там наша жизнь решена. —
Только память о смерти сотри.
— Ах, слова это звездные пропасти,
И разума нам не спасти,
Посмотри, вот туда посмотри. —
Небо там, где-то, везде, —
Все равно, где глаза, и где взгляды потерей, —
Там, где парус вздыблен реей,
Загоралась печаль на прекрасной звезде.
Там наверное сердцу остыть.
Там сердце не станет биться.
Вот так умирает птица,
Вера, надежда, и стыд.

Стихает день в мерцаньи паутин,
Тревожней птиц полет в лиловом отдаленьи,
И сердцу хочется лишь от себя уйти,
Куда то в сторону, где в медленном пути
Печальной осени холодны я колени.
Холодный шорох в хрупкой вышине
Скользит к земле прозрачным листопадом,
И солнце, будто бы огромная лампада,
Пролившись западом, припало к тишине.
Какие страшные глаза утрат,
Когда за них в борьбе смертельное виденье!
Такая будет ночь, такое — до утра…
Вот ледяным бичом затихшего бедра
Касается уже крылатое паденье.
Касается, и будто нет спасенья;
Оно звенит, как колокольный бред: —
Да, гибель здесь, вот в этом Ноябре,
И не было, не будет воскресенья.
Спасенья нет. Но отчего легко,
Как в юных снах, — их взрослые не хвалят, —
Как будто близко то, что было далеко,
Как будто музыкою огненной влеком —
Опять идти дорогой Парсифаля.

Цветы отцветают, не надо иллюзий,
Недетское время бродить по полям,
Недетской тревогой о загнанной музе,
Срываясь за ветром, шумят тополя.
Не надо тоски, этой ломкой надежды, —
Ведь тело привыкнет навыки хотеть —
До солнца тянутся, без всякой одежды.
Навыки Икаром крылатым гореть.
Не надо иллюзий и правды не надо, —
Правдивое стало как спутанный бред,
И только вот сердце, как будто, не радо
Опять не казаться огромным в добре.
Огромным, как море — сквозь ночи и холод,
Оно, наконец, заблудилось о крови,
Теперь под рукою, как медленный молот,
Ударом последним упасть норовит.
Ну, что же, крылатый… Печальная птица
Бескрыло прижалась к холодной земле…
Ведь тело привыкнет над, кротостью биться,
В потуге бессмертья метаться и млеть.

Разверзается небо и падают в ночь
Учащенным дыханием дни;
За такое виденье ты мне напророчь
Путь туда, где герои одни.
Может быть я тогда вдруг от них убегу,
Чтобы в поле быть снова одним,
Может быть и тогда моих стиснутых губ
Не коснутся любовий огни.
Все равно, напророчь, — я не знаю к чему
Приведет меня жаждущий бред, —
Суждено ли мне выпить истошную муть
До конца в непочатом добре.
Или может быть небо мне только грозит
Перевернутым дном наших дней,—
Но я вижу надежду, надежда сквозит
В его опрокинутом дне.
Напророчь мне огромное царство мое,
Где с улыбкой и сеют и жнут, —
О потерянном царстве, где сердце твое,
Где ушедших и любят и ждут.

По юности — срывается и бьется тело.
Величье старости! — Какое дело мне
Во всем таком бреду, какое дело
В тех утешениях на медленном огне.
Еще в руках легки угрозы неба,
Еще миражи слов крылатых по плечу,
Но чаще кажется, что жизнь без сил и слепа.
И вот тогда я будто в сон кричу —
Кричу неистово колеблющейся тверди,
О чем кричу — не знаю сам тогда, —
О нежности, и что сильнее смерти,
О счастьи, кажется, о теле навсегда.

Пройди сквозь сон, пройди сквозь эту вечность,
Судьба беду такую не поймет,
Как с высоты подстреленный полет —
Ее слепит убийства безупречность.
Но будет так: взметнешься ты
Из этой липкой пустоты,
И день в улыбке голубой
Восстанет плотью высоты
Между тобою и судьбой.
Наперекор всему спасенью верь
Наперекор мучительным виденьям.
Не доверяйся блудным теням,
Так всечеловеческим теперь.
Не верь рабам, что счастья нет,
Они судьбе такой покорны,
Ее принес им ангел черный,
Пронзая страхом тихий свет,
Судьбою тоже обольщенный.

Не говори, заступница моя,
Об этом дне — ближайшем для расплаты;
За всем ушедшим сторожа стоять
Каких-то сил безумных и крылатых.
За все ответят в этот день они
Пред вечным равнодушнейшим Пилатом,
И будут гневны звездные огни
На каждом существе крылатом.
Подруга трудная, теперь одна любовь,
Она и ты, но больше нет надежды
На перекрестке мира распахнуться вновь
Без разума, проклятья и одежды.
Я не отдам тебя ни другу, ни врагу, —
Смотри, душа, мы погибаем оба, —
Тебя в себе я цепко сберегу
Последней верностью отчаянья — до гроба.
И что отдать, и надо ли, за то,
Чтоб нежности прошедшее виденье
Остановило сетью золотой
Любви взлетавшей скользкое паденье.

Влажный снег, луна в зените,
Странный город, неживой,
Стынет, стиснутый в граните.
Речка красной синевой.

Ночь все длится, — будет длиться,
Будет длиться тишина, —
Будто силится молиться
Нелюбимая жена.

Вавилоном иль Содомом
Было ль место для зверей,
Кто там прячется за домом, —
Отворите дверь скорей.

Еле жив я в этом мире
Нелюбовном, немирском;
Как чума на блудном пире —
Кровь на счастии людском.