Сергей Маковский - Requiem

О небе мудрствуя, не крылья духа
он сотворил, а саранчи
Подобие, грохочущие глухо
молниеносные смерчи.

Безумие! Иль светил купол звездный,
ему пророча рай сквозь тьму,
Чтоб он обрел во тьме, кидаясь в бездны,
миры, где места нет ему?

О, бред! Уже везде, как волк голодный,
ощерен на народ народ…
Миг — и огонь наземный и подводный
разрушит все и все пожрет.

Превзойдена бездушной силы мера,
зломудрию предела нет, —
Смерчи погибельные Люцифера
всевышний затмевают свет.

Ландыш, колоколец нежный,
позвонил к весне,
На краю ложбины снежной
кланяется мне.

Из лесной замшенной прели,
возвещая май,
Прокололся он в апреле
под грачиный грай.

На земле обрел, на небе ль
белизну свою —
Тянется от снега стебель
к солнечному дню…

Слышу голосок твой чистый
песней тишины,
Колоколец серебристый,
первенец весны!

Голубая сосна из окна
гроздью перистой тянется в комнату,
к лесу, к летнему вереску, к омуту
неба раннего манит она.

Каждый дюйм голубого плаща —
восходящего дня благовестие,
зов доносит ко мне из полесия
ветерок, еле слышно журча.

О, таинственность зовов лесных,
всесогласие сил созидающих,
над светающим лесом сгорающих
затуманенных зорь золотых!

В дали смутные сумрак зовет
на поляны тропами знакомыми.
Там дубы веют древними дремами
и о вечности утро поет.

И на зов я отвечу, пойду
в этот лес, где так радостно-зелено, —
иль всему, что живет, не повелено
жить и радовать в Отчем саду?

Просыпаюсь. В окна — утро.
Рань еще, совсем немая,
горлица, и та не плачет.
В переливы перламутра
мгла лесная солнце прячет,
на листве — как дымь сквозная.

Что это? Уже — сегодня?
Или в зареве пожара
вижу день, еще вчерашний?
Длится он, а я спросонья…
И пробьют часы на башне
еле — слышных пять ударов.

Старинный бор вокруг, и в нем
укромных деревень становья,
где пахнет кабачок вином
и молоком тепло коровье.
А город сплошь Средневековье.

Когда жара спадет, лениво
по улочкам крутым брожу,
и все, на что ни погляжу,
в убогой забыли красиво:
окно, решетка, свод — все диво.

На башне неподалеку
пробьют опять часы… И стонет,
ушедший в вечность бой, нагонит
на нерожденную строку
о давнем смутную тоску.

Так, на ходу пишу стихи,
в уме… Что делать, коль приходят,
непрошенные, и уводят,
царапнув сердце за грехи,
в миры неузнанных стихий…

Воистину лето земное
мне кажется даром небесным…
И не во что верить иное
и не о чем грезить чудесном.

В разливах лазури и света
дыханием Божьего зноя
сознанье и сердце согреты
ликуют в блаженстве покоя.

От этого летнего мленья —
такое желанье забыться,
поверить бессмертью Творенья,
приникнуть к Земле, и молиться.

Прямая-прямая дорожка
по краю, по самому краю
ржаного несжатого поля.
За полем в полесье — сторожка.
А дальше — звериная воля!

А дальше, на версты и версты, —
что заяц! — олень длиннорогий
пасется в укромных ложбинах,
и лис, и кабан жесткошерстный
в глуши, у озер камышиных.

А ягод-то, ягод в июле
какие рои на полянах —
малины лесной, ежевики,
смородины, яблок румяных!
В июле их праздник великий.

Ах, в мире нет краше, я знаю,
приволья за этой сторожкой…
К нему-то по самому краю
ржаного несжатого поля
прямая-прямая дорожка.

Прогулка здесь, в разросшемся лесу
всегда — чудесное открытье.
Блуждаю в нем без цели, по наитью,
всей старостью люблю его красу.

Под шелестно-зеленые шатры
иду, о прошлом вспоминая,
и снова каждая тропа лесная
приоткрывает тайные миры.

О, да, все чудо здесь, куда ни глянь!
Любуясь вновь лесным цветеньем,
куда-то вглубь я проникаю зреньем,
в незримое за видимую грань.

И замираю… В яви ли живу?
Иль это сон, нездешний сон я вижу?
Смотрю, клонюсь, разглядываю ближе
росинки-звездочки, упавшие в траву.

Извилистой тропою в чащи
я ухожу… И каждый шаг
уводит в темный полумрак,
безмолвием так много говорящий.

Не дрогнет папоротник пышный
и ждешь, как в сказке, чтоб зацвел…
Над вереском жужжанье пчел,
гуд тишины июльской еле слышный…

И спрашиваю: Дух мой, кто ты?
Ты — призрак? Или бог лесной?
Иль только легкий миг земной
в светилище полуденной дремоты?

Что все слова и песни
в сравнении с Твоей
ко мне поющей речью:
«Забудь печали дней,
тревогу человечью,
для вечности воскресни!»
В утишии весеннем
охватывает лес
таким ко мне участьем
сияющих небес,
беззвучным и звучащим, —
таким всепримиреньем,
как будто мне лишь снится
весенняя земля,
как будто рай обманный
земного бытия —
лишь призрак несказанный.

И все преобразится…

Полузабытую зимой
вновь летом обретаю землю.
В лесу безмолвью леса внемлю:
все тот же он и нынче мой!

Мир видимый полуисчез:
жду от земли зацветшей знаков, —
как перед лествицей Иаков,
провижу таинство небес.

В уединении лесном
дух целомудренней и тише.
Что день — ступенью выше, выше
хоть и в ничтожестве своем…

Густолиственные своды
вязов древних… В полдень жаркий
манит тень под эти арки,
тень аллей, где пахнет медом,
тишина… И год за годом!

Все приемлет сердца разум
в тишине туманно-зыбкой;
День поет пчелиной скрипкой,
и слепительным алмазом —
солнце над высоким вязом.